Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)

Первым у растерзанного тела девочки оказался как раз Михаэль. На шее у девочки он обнаружил именной крестик своего сына. С тех пор Михаэль терзается подозрениями. Тем более терзается, чем менее послушно сын себя ведет.

Впрочем, ничего особенного, у парня переходный возраст. Демонстрировал в школе пенис. Тихонько рисовал карандашиком тот же самый пенис в католическом храме, во время службы. Разные другие неприятные мелочи. Маленький еще…

Тем временем в Берлине ловят серийного убийцу, маньяка, того самого, который как раз и помещен на обложку DVD. Убивал маньяк исключительно мальчиков. Одного мальчика — даже в округе Михаэля. Арестованный маньяк ни с кем не хочет разговаривать. Михаэль приезжает в Берлин, и преступник, едва увидев этого самого Михаэля, почему-то сразу дает согласие на общение с ним.

Преступник есть, но его как бы и нет. Модный в нынешнем западном кинематографе тип повествования. Этот самый Энгель Габриэль, маньяк, — одновременно темная сторона души самого Михаэля. Или же дьявол.

Или же не столько “часть души”, сколько темный двойник, пресловутое “антитело”, как раз и вынесенное в заглавие?!

Бытующее у нас словечко “антитела” совершенно неприемлемо, оно путает все карты! Никакие не “антитела”, никакой не “вирус”, но — одно конкретное “АНТИТЕЛО”. Нечто, противостоящее телу самого Михаэля!!

Тогда получается совсем другое кино, тогда включается антропология и включается телесность. Тогда кинорежиссеру удобно работать, а зрителю интересно и полезно смотреть.

Что такое этот Энгель Габриэль, из чего он? Какое отношение имеет он к Михаэлю? Если б вся эта мифология была проработана точно, непротиворечиво и художественно убедительно, то случилось бы, видимо, выдающееся кино. А так — невеликое, но с хорошим замахом, с обещаниями.

Михаэль пытается быть “безусловно хорошим”. Подобно, допустим, князю Мышкину, о котором, впрочем, в фильме ни слова. Просто я смотрел сегодня по телевизору “Братьев Карамазовых”, отличную картину Ивана Пырьева; оттого и Достоевский.

Впрочем, разговор Ивана Карамазова и черта безусловно рифмуется с многочасовыми беседами Михаэля и Энгеля Габриэля!!

Итак, Михаэль любит жену и детей, он ревностно исполняет свои обязанности, он не нарушает заповедей и ходит в храм. Саркастичный тесть называет его “святым Михаэлем”. Михаэль пытается разрешить вопрос: “Как в мир попадает зло?”, так прямо и формулирует. Очень по-немецки, без обиняков. А как же: страна философов.

Обнаружив крестик своего сына на шее убитой девочки, он приходит в ужас, он таит подозрения. Откудова?! Неужели?! Почему?!

Энгель Габриэль соблазняет Михаэля опасными вопросами. Подталкивает его к неожиданным поступкам. “Что ты чувствуешь, когда трахаешь свою жену? Ты чувствуешь, что трахаешь пустоту? Что тобою движет?” — “Любовь…” — “Любовь, ты уверен? Ты не думаешь, что твоя жена — недостаточная шлюха?!”

Или: “Ты изменял жене? А она тебе? Откуда ты знаешь?! Ты занимаешься онанизмом?!”

После такого неожиданного допроса несколько ошалевший от соблазнов большого города деревенский парень Михаэль действительно изменяет жене с продавщицей из модного магазина. И как он только ей не изменяет!

Наконец, Энгель рассказывает Михаэлю самое главное: дескать, своими глазами видел, что именно Кристиан, сын Михаэля, зарезал ножом одноклассницу Люси. После этого Михаэль без колебаний решает принести Богу искупительную жертву: застрелить виновного Кристиана где-нибудь на охоте. Однако в последний момент, как и положено, ангел останавливает руку Михаэля. Выясняется, что Энгель попросту оклеветал мальчика…

(5) Самое интересное в картине — как раз телесная сторона!! Автор, Кристиан Альварт, очень интересно ставит вопрос о том, кто же он, этот самый Энгель Габриэль, и в каком пространственном отношении к телу Михаэля находится его собственное злокозненное тело??

Понимаете, да?! Название “ANTIKORPER” парадоксальным образом заостряет проблему: действительно ли зло существует в отдельном глиняном сосуде, а добро — в отдельном? Отдельно — “святой Михаэль”, сельский полицейский, отдельно — Энгель Габриэль, насильник и убийца. Выступая перед односельчанами, Михаэль недвусмысленно формулирует: “Как вы можете спокойно есть и спать, если убийца может быть внутри нас?! Может быть, животное — внутри нас?!” Здесь Михаэль словно бы откровенно сомневается в том, что негодяй, маньяк и соблазнитель существует отдельно от него. Здесь предъявлена антропологическая модель “два в одном”, подобная модели Стивенсона из “Джекила и Хайда”.

Однако на исповеди Михаэль говорит такое: “За моей спиной стоит человек, и он нашептывает мне злые темные вещи! И я не могу от него избавиться!!” Здесь Михаэль словно бы актуализирует свою отдельность от злого Энгеля. Тут как раз-таки клиническое “ANTIKORPER”, тут некто в отдельном корпусе, действительно противостоящий.

Священник в ответ: “Ты впустил зло в самого себя. Ты раскрыл себя…” Здесь вбрасывается “тема вируса и тема заразы”, то есть тут новый способ вести разговор, и тут новая модель описания ключевой метафизической коллизии…

Итак, тема отчетной картины есть пространственная конфигурация метафизического.

И, напротив, тема замечательного фильма Алексея Балабанова “Мне не больно” — временная конфигурация метафизического. Подлинное содержание картины не в сюжетике, но в поистине гениальной темпоритмической организации материала. Сначала Балабанов предъявляет одну клишированную ситуацию за другой: нарративы, нарративы, нарративчики. Один поворот клишированнее и пошлее другого, все держится на ритме, актерах и на непонятно как зашифрованном в ритме и в актерах авторском обещании. Обещании чего-то иного.

Обещание сбывается. Минут за двадцать до конца нарративчики и клише обнаруживают свою неуместность, ибо выясняется, что героиня больна раком крови. Это очень-очень опасный поворот, здесь есть элемент внехудожественной спекулятивности, этической двусмысленности; делать такое в массовом искусстве, в кино, не рекомендуется. Кино — это же игра, а тут не до игры.

Но Балабанов гениально справляется. Он как-то незаметно, но очень изящно, в три-четыре минуты, ломает прежний темпоритм и до самого конца картины длит одну большую, но светлую паузу.

Пауза густеет — нарративчики обнаруживают свою исчерпанность, прямо-таки настаивают на ней. Героиня на грани физической смерти, ей остается совсем немного. Персонажи пьют водку, жарят шашлыки и много говорят где-то посреди Среднерусской возвышенности.