Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)

Внутренняя жизнь Бежецка освещена в книге ровно настолько, насколько это позволяют сделать архивные материалы, хранящиеся в московском РГАДА. Понятно, что с большей подробностью в них оказались прописаны разного рода конфликты — скандалы, склоки, обманы, пьяные драки... Впрочем, узнаем мы и о том, чем промышляли бежачане, и о том, что лежало у них в ларцах и что за картины украшали стены их домов. А вот как жители города лечились и где стриглись — не очень понятно, парикмахерской и аптеки в Бежецке ХVIII века не было.

Европейская наука занялась историей повседневности уже давно, и сегодня незачем объяснять, что из жизни маленьких людей лепилась большая история. Однако представленные в книге Каменского обширные материалы, при всей несомненной их поучительности и занимательности, все же никак не позволяют судить о роли и месте Бежецка в истории повседневной провинциальной жизни России. Приведенные факты так и не получают убедительных исторических выводов. Да и мудрено было бы их сделать: для этого следовало бы разобрать архивы других уездных городов. Но лишь понимание того, что происходило и в них тоже, как жили в Омске, а как в Орле, позволит обнаружить, насколько жизнь Бежецка была репрезентативной для своей эпохи. Каменский же наносит на обширной карте истории российской повседневности только одну-единственную, хотя и важную, координату.

Ирина Емельянова. Пастернак и Ивинская. М., “Вагриус”, 2006, 336 стр.

Последняя любовь Пастернака, Ольга Ивинская, — нелюбимый персонаж многих мемуаристок, от Лидии Чуковской до Эммы Герштейн, хорошенько пробравших “увядшую блондинку”. Несправедливо, убеждена Ирина Емельянова, родная дочь Ивинской и профессор Сорбонны. Большую часть обвинений она отводит просто с помощью здравого смысла и документов. В книге приводятся письма Пастернака “Олюше”, а также протоколы допросов Ивинской, дважды попадавшей за знакомство с опальным поэтом в тюрьму и отвечавшей на вопросы следователей с почти легкомысленным мужеством. И все же ценность книги Емельяновой не только в ее здравости и документах, большая часть которых уже публиковалась. В конце концов, фактическая сторона отношений Пастернака и Ивинской подробно прописана и в книге Дмитрия Быкова “Борис Пастернак”, и в мемуарах самой Ольги Ивинской “В плену времени”. Книга Емельяновой драгоценна расстановкой акцентов. Эта книга учит неосуждению. Попутно обнажая непосредственную связь этой добродетели с иной, большей, любовью. Емельянова не может осуждать мать и Пастернака вовсе не потому, что знает ситуацию изнутри (хотя и этого знания для полного их оправдания вполне было бы довольно), а потому, что любит их обоих. И это наполняет ее воспоминания совершенно особенной правдой — не исторической (хотя и ее здесь в избытке), а высшей.

Консуэло де Сент-Экзюпери. Воспоминания Розы. Перевод с французского Натальи Морозовой. М., “КоЛибри”, 2006, 344 стр.

Еще одна история любви. Воспоминания супруги автора “Маленького принца” лежали под спудом несколько десятилетий, пока несколько лет назад наследники наконец не решились на публикацию. Причины их нерешительности, очевидно, кроются за пределами текста: сами мемуары не оскорбляют памяти ни одного из участников событий.

Известная своей эксцентричностью Консуэло, письма к которой послужили основой для “Планеты людей”, позднее выведенная в образе капризной и трогательной розы на планете Маленького принца, пишет: “Я желала царить в сердце своего мужа. Он был моей звездой, моей судьбой, моей религией. Я была хрупкой, но внутри меня таилась безграничная воля к жизни. Я собрала в своих глазах все звезды вселенной, чтобы он утонул в них. Такая любовь — опасная болезнь, болезнь, от которой нет исцеления”.

Взрывной романтизм этого высказывания заставляет подозревать автора в экзальтации и склонности преувеличивать, и, судя по воспоминаниям, именно так оно все и было. Летчик Экзюпери пережил множество катастроф, дважды избегал верной смерти, реальная близость гибели (в конце концов и настигшей писателя) окрасила отношения в трагические тона. Однако веру Консуэло в собственного мужа не поколебали ни многочисленные испытания, ни собственное нервное истощение, ни даже его продолжительные измены. Для нее он навсегда остался самым благородным, самым сильным, самым великим. Душеполезное чтение для семейных пар.

Орхан Памук. Снег. Роман. Перевод с турецкого А. Аврутиной. М., “Амфора”, 2006, 544 стр.

Это роман о растерянности европейца перед смутным брожением жизни, застигнутой им в отуреченном армянском городе Карсе, неописуемой в терминах европейской логики. Повальные самоубийства девушек, входящие в силу курды-экстремисты, воинствующие исламисты, разруха, нищета, безработные мужчины, задавленные женщины… Главный герой книги, поэт, приехавший на родину из Европы, блуждает и теряется в этой неразберихе, как путник в снежную бурю. Единственный щит, который он способен выставить грозным тайнам чужого существования, — стихи, после долгого перерыва они пробуждаются в нем, но в итоге ни одно из них не сохраняется.

Роман использует классическую сюжетную формулу: снег отрезает Карс от внешнего мира. В герметичном куске пространства образуется свой микромир, живущий по собственным причудливым законам. Актер, так и не сыгравший роль Ататюрка, устраивает в городе фантасмагорическую революцию, во время которой льется настоящая кровь и живут люди, немного напоминающие евреев Варшавского гетто Башевиса Зингера, — сегодня они страстно решают мировые проблемы, не подозревая, что завтра их не будет на свете. Орхан Памук прекрасно понимает, что описывает “уходящую натуру”, что еще немного — и пестрая, разномастная жизнь городка, в котором когда-то останавливался Пушкин и стоят дома, брошенные армянскими купцами, вот-вот изменится до неузнаваемости — скатится в исламский фундаментализм, шагнет навстречу европейской цивилизации — не важно, однако — неизбежно пропадет, растворится в историческом снеговороте.

Жан-Клод Маркадэ. Творчество Н. С. Лескова. Перевод с французского А. И. Поповой, Е. Н. Березиной, Л. Н. Ефимова, М. Г. Сальман. СПб., “Академический проект”, 2006, 478 стр. (“Современная западная русистика”, т. 60).

Классическая работа французского филолога о жанровой системе Н. С. Лескова, убедительно доказывающая, что писатель стал создателем нового литературного жанра “хроники”, — мягкий укор отечественному литературоведению, а еще в большей мере — институциям, отвечающим за его развитие. Полное собрание сочинений Лескова в 30-ти томах, начавшее выходить в 1996 году в издательстве “Терра” да так и зависшее на 9-м томе по финансовым причинам, отсутствие крупных российских исследований его творчества вот уже почти двадцать последних лет (знаменитые книги Льва Аннинского о Лескове “Лесковское ожерелье” и “Три еретика”, в которой одна из трех частей посвящена писателю, вышли соответственно в 1986 и 1988 годах) — все это странным образом соответствует логике развития писательской судьбы Лескова, еще при жизни обреченного на маргинальное существование в русской литературе, названного однажды Горьким “непонятым и одиноким”. В конце концов, уже очень хочется убедиться в неправоте этой печальной оценки, но что-то никак не получается.