Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2007)

Бедствовали довольно долго: отец не мог найти в Риге работу — брали в основном латышей. Мать, из знатного дворянского рода Корвин-Косагов­ских, продавала на рынке цветы. Жили в подвале у родственников. Потом переехали под Ригу, где отец нашел работу. Как-то все устроилось. Чиннов, по примеру отца, поступил на юридический факультет.

В начале 30-х годов произошло знаменательное для юного Чиннова событие — в Ригу приехал погостить его любимый эмигрантский поэт, изве­стный петербуржец, член гумилевского “Цеха поэтов” Георгий Иванов с женой Ириной Одоевцевой. У нее в Риге жил отец — богатый преуспевающий адвокат. Молодые литераторы из литкружка “На струге слов” — в нем участвовал и Чиннов — решили организовать Георгию Иванову “торжественный прием” в квартире Чиннова, которую он снимал, пока учился в Риге. Самого Чиннова в этот день в Риге не было. И вот, сидя в квартире Чиннова, Иванов листал журнал “Мансарда”, выпускаемый кружком, и наткнулся на чинновскую рецензию о книге стихов Г. Лугина “Тридцать два” (номер за ноябрь 1930 года):

“— Это каша. Но это творческая каша. Пусть он ко мне зайдет”.

Фразу эту Чиннову передали, и он зашел. Говорили о семье Чиннова, о его дворянских предках. Стихи Чиннова Иванову понравились.

— Георгий Иванов предложил устроить мои стихи в „Современных записках”, — рассказывал мне Игорь Владимирович, — написал даже письмо в редакцию, где были такие строки: „Ему двадцать лет, он очень талантлив, и, слушая его стихи, я испытываю такой же шок от настоящей поэзии, как в свое время от стихов Поплавского””.

Письмо не сохранилось. И. В. цитировал его по памяти.В “Современные записки” Чиннов так и не обратился, потому что боялся, что потом ему будет стыдно за свои стихи.

Зато начал сотрудничать в “Числах”, его эссе “Отвлечение от всего” появилось там в 1932 году. А после одобрения Георгия Иванова решился послать в “Числа” и стихи. Стихи были напечатаны в 1933 и 1934 годах. Из них только одно стихотворение “Меркнет дорога моя…” Чиннов позже признал достойным переиздания, правда с изменением начальной строки, и включил в свою первую книгу “Монолог”, которую выпустил, когда после войны оказался в Париже:

Медленно меркнет мой путь.

Боли не выскажу людям.

Боже, я петь не могу,

Сердце смолкает мое.

Счастье мерцало и мне —

Канула капля слепая.

Слабая мгла глубока,

Рано — Смеркается — Смерть.

“Числа” были престижным литературно-художественным журналом начала 30-х годов, демонстративно избегавшим политики. Там печаталась парижская молодежь; журнал и создавался как орган молодого эмигрантского поколения. Во “взрослые” журналы, особенно в “Современные записки”, молодым попасть было нелегко, в очереди на публикацию — получившие известность еще на родине литераторы: Бунин, Адамович, чета Мережковских, Ходасевич, Борис Зайцев и другие. Ремизов жалуется на невозможность напечататься, с трудом печатают Цветаеву…

Публикация в “Числах” стала для Чиннова началом творческой карьеры (если вообще можно так сказать об эмигрантском поэте).

Там же, на страницах “Чисел”, он встретился с Юрием Иваском. Иваск тоже жил тогда в Прибалтике. Их семья — отец фабрикант, мать из купече­ского рода — перебралась в 1920 году из московского дома в Афанасьевском переулке в Ревель (Таллин). “Мне было 13 лет, когда мы переселились в Эстонию, где я прожил более 20 лет. Тринадцатилетний мальчишка — белый лист. Но и в отрочестве я хорошо знал: я только русский — и почти — не общался с эстонцами. Я навсегда остался без русского пространства под ногами, но моей почвой стал русский язык, и моя душа сделана из русского языка, русской культуры и русского православия”3.

Иваск чуть старше Чиннова, в 1932 году уже окончил Тартуский университет (юридический факультет), где организовал студенческий кружок по изучению СССР, за что в 1932 году был временно выслан из Ревеля. Участвовал в ревельском “Цехе поэтов”. Он уже успел организовать в Ревеле журнал “Русский магазин” и побыть его главным редактором. Вышел, правда, всего один номер. “Я, — вспоминал Иваск, — был тогда достаточно осведомлен в эмигрантской литературе и решил пригласить наиболее литературно-левых писателей. Написал Алексею Михайловичу Ремизову, но уже не помню — что именно он прислал для журнала. Как-то не решился тогда пригласить Марину Цветаеву. Написал Борису Поплавскому”4.

Поплавский отозвался. Из письма Иваску от 18 мая 1930 года: “Посылаю Вам несколько стихотворений и свою фотографию”5. Потом, в 1931 — 1932 годах, они обменялись еще несколькими письмами, где Поплавский рассказывал о себе, своих настроениях, о жизни русского Парижа:

“Здесь у нас в этом году повелись разные кружки о религии. Потом до утра путешествия по разным кафе и обсуждения” (из письма от 16 декабря 1930 года)6.

“Мы здесь живем острым чувством приближения европейского апокалипсиса, и все коммунисты в душе <���…> единственное, что следует защищать и Вам и без чего Вы никогда не обойдетесь, это совместимость коммунизма и религиозности…” (из письма от 30 июля 1932 года)7.

Проблемы, которых касается в своих письмах Поплавский, перекликаются с тем, о чем размышляет в письмах Чиннов. Несмотря на удаленность и разрозненность территориальную, эмиграция была объединена литературным пространством. Все всё читали и все со всеми переписывались.

Отозвалась из Парижа на письмо Иваска и Цветаева (Иваск послал ей первый номер вышедшего журнала и пригласил участвовать во втором): “Многоуважаемый Г-н Иваск, письмо и „Русский Магазин” I получила. Участвовать согласна. Условия (2 фр<���анка> строка) подходят. Прилагаю стихи. Большая просьба: так как я сейчас крайне нуждаюсь (это говорят все — всегда — но есть разные степени этой крайности, говорю о крайней), сделайте все, что можете, чтобы немедленно выслать мне гонорар, этим Вы меня не только выручите, а — спасете” (из письма от7 ноября 1930 года)8. Второй номер журнала не вышел из-за отсутствия финансирования.

Позже Иваск окажется более удачлив как редактор. В 50-е годы он будет делать гораздо более долговечный литературный журнал “Опыты”, где соберет талантливый авторский состав. У него вообще было чутье на талант. И он стал прекрасным литературоведом.

Их переписка с Чинновым началась по инициативе Иваска. Чиннов узна­л через общего знакомого, друга семьи, журналиста рижской газеты “Сегодня” Петра Пильского, что Иваск то ли пишет, то ли уже написал ему письмо. В результате — Чиннов написал сам.

Темы, затрагиваемые в переписке, относятся к самым злободневным для того времени, об этом спорили в эмигрантских кружках от Парижа до Харбина: судьба России — с кем ей быть — с Западом или с Востоком; литература в СССР — может ли она развиваться в условиях тоталитарного режима; литература в эмиграции — может ли она жить вне родины; наконец — духовные проблемы личности: что есть смерть, вера в Бога, роль религии в жизни человека и проч.