Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2004)

“Возвращаясь к целине — если взять карту целинных районов (подчеркиваю, целина — это и новостройки тоже) и положить на нее карту ГУЛАГа, то окажется, что они совпадают, это районы лагерей, спецпоселений для депортированных этносов, враждебных социальных элементов”.

“И достаточно было тронуть этот район для того, чтобы обнаружить: счастье для режима, что все эти проблемы сконцентрировались на периферии, далеко от Москвы, от крупных промышленных центров, там, где плохие пути сообщения, откуда не доходит информация. Случись первые же волнения — я говорю не о восстаниях в лагерях, а о волнениях молодых рабочих, многочисленных конфликтах и драках в тех районах, — случись подобное вблизи Москвы, неизвестно, с какими проблемами столкнулся бы тогда хрущевский режим. Мы имеем дело с территориями, куда Сталин сбросил все, с чем он не смог справиться. В какой мере в состоянии был со всем этим справиться Хрущев? На целине перекрещивались встречные процессы: с одной стороны, возвращение депортированных народов, реабилитация, одни из этих районов возвращались, а туда направлялись совершенно другие контингенты”.

“Массу прибывших рабочих расселили в палаточных городках, забывали снабжать не только продуктами и промтоварами, но и питьевой водой; по вечерам не было электрического освещения, и из занятий оставались главным образом драки. Как показало следствие после беспорядков в Темиртау, чуть ли не половина приехавших были не обеспечены работой. К тому же это был ненормальный социум, с ненормальным возрастным и половым соотношением. Там не действовали привычные социальные механизмы сдерживания (авторитет старших родственников, соседей и т. п.). Собрали вместе несколько тысяч парней, добавили бродильный элемент в виде досрочно освобожденных уголовников и приставили к ним пяток милиционеров. И предполагалось, что будет порядок”.

В конце беседы — хроника беспорядков на целине, 1954 — 1960 годы.

Вадим Цымбурский. Путинщина и новый радикализм. — “АПН (Агентство политических новостей)”. Проект Института национальной стратегии. 2004, 28 июля .

“Я принимаю лозунг „Или мир (как он есть), или Россия”, допуская лишь их временное сосуществование на планете и отказываясь видеть в „Корпорации Утилизаторов Великороссии” приемлемую форму России. Речь должна идти о России не как об одной из антисистемных сил, но как о силе внесистемной, расценивающей прилив деструктивных волн в мировом масштабе как законную казнь над постхристианской мировой Империей, однако отказывающейся сущностно отождествляться с силами, которые совершат эту казнь. Бог дал своему блудному сыну — русскому человеку — особое место на земле, дал нефти (авось еще на 20 лет), дал газа на ХХI век, дал технологических умений и прозрений, дал, наконец, оружие, способное аннигилировать любой мировой порядок, который попытался бы аннигилировать Россию, чтобы этот блудный сын, поумнев (и беря пример от смоковницы), мог поставить свой стол в стороне от чумного стола сильных и богатых”.

Александр Ципко. Есть ли у нас будущее? — “Литературная газета”, 2004, № 29.

“Послепутинская Россия появилась сейчас, уже при Путине, и к ней на месте нынешней власти я бы относился всерьез”.

“<���…> Россия выстояла, сохранила себя. Сохранила, приговорив к смерти, к вымиранию слабых. Такова страшная правда новой нашей революции. Кто был приговорен погибнуть, тот погиб. А кто сам стал сторожем своей души, тот уже выжил. Самое страшное позади. Но страхи остались”.

“Новая психология русского человека, новое, обостренное и экзальтированное восприятие мира как раз и связано с тем, что ощущение опасности, угрозы вымирания пустило уже корни. И здоровой реакцией на эту угрозу как раз и стал происходящий на наших глазах пересмотр традиционного, снисходительного отношения к пьянству. Тут происходит нечто новое, здоровое, что мы не замечаем. Русские сегодня делятся прежде всего на тех, кто пьет на работе, и на тех, кто полагает, что вино работе во вред. Те, кто спасаются, начали с осуждением, с презрением относиться к пьющему человеку”.

“Люди стали мудрыми. Они все осознают, что страна выжила, ибо все сразу умудрились жить не по закону. <���…> Правда, страшная правда состоит и в том, что одновременный переход к законности может просто привести к новой катастрофе, к той борьбе за законность, после которой останется только выжженная земля”.

См. также: Александр Ципко, “Россию пора доверить русским. Критика национального нигилизма российских либералов” (М., “Алгоритм”, 2003).

Вероника Чернышева. Венценосный отрок. 12 августа 1904 года родился цесаревич Алексей, единственный сын императора Николая Второго. — “Независимая газета”, 2004, № 168, 11 августа.

“Несчастный маленький страдал ужасно, — пишет Николай своей матери после тяжелейшего кризиса, случившегося с Алексеем во время охоты, когда мальчик неосторожно прыгнул из лодки на берег, — боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй””.

Георгий Чистяков. Об С. С. Аверинцеве. — “Вестник Европы”, 2004, № 11.

“Я знал его с 1970 г., познакомившись с ним в единственном тогда в Москве книжном магазине, где продавались книги на иностранных языках (в том числе греческие и латинские), на Малой Никитской, а затем буквально через несколько дней встретившись вновь в церкви, когда мы вместе подходили к алтарю перед причастием”.

Лешек Шаруга. Выписки из культурной периодики. — “Новая Польша”, Варшава, 2004, № 6.

В статье “Ангажированные и постсовременные” (“Декада литерацка”, Краков, 2004, № 1) Кшиштоф Униловский пишет: “Власть и авторитет литературы вырастали из убеждения, что произведения писателей способны сказать нечто существенное о поляках. Но если в 90-е годы эта власть и этот престиж улетучились, словно сон золотой, то не потому же, что писатели в один прекрасный день утратили прежние способности. Когда не стало объединяющих факторов, распалось и множество, составлявшее для литературы точку отсчета. Для нас перестал существовать эпифеномен польской судьбы, польского исторического опыта, польского склада ума или польского национального самосознания”. Одновременно “исчез „командный центр”, потому что исчез тот, кого он представлял, — читатель-интеллигент. В 90-е годы было подорвано положение гуманитарной интеллигенции. <...> Пока что никто другой не занял того места, откуда выжит читатель-интеллигент. Поэтому институциональный кризис соединяется еще и с трудностями легитимизации, которые вытекают из отсутствия идеи, поддерживающей существование литературной жизни”.