Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2004)

Умберто Эко. Заметки для федерации полиглотов. Перевод и примечания Д. А. Ольшанского. — “Дети Ра”, 2004, № 2.

Эссе 1993 года. “Язык вынослив и всегда имеет тенденцию к развитию”.

См. также: “Умберто Эко о переводах. (Виртуальное интервью и примечания Татьяны Соколовой)” — “Литературная учеба”, 2004, № 3, май — июнь.

Арвидас Юозайтис. Россия — религиозное пространство. Записки литовского путешественника. Июль 2003 года. Перевод с литовского Виталия Асовского. — “Москва”. 2004, № 7.

“Наконец последняя, обобщающая московские впечатления новинка. Точнее говоря, даже не новинка. А правда, которая всегда была, однако о ней не задумывались. В условиях современной глобализации она начала бросаться в глаза: только лица белой расы. Час за часом прогуливаясь по улицам и переулкам, ныряя под землю и забираясь в общественный транспорт, неожиданно обращаешь внимание, что вокруг тебя — одни белые люди. Москва, наверное, единственный мировой мегаполис, который позволяет себе такую роскошь — оставаться в руках возводившей ее цивилизации”.

Михаил Юпп. В поисках галактики ДИ-ПИ. — “День литературы”, 2004, № 8, август.

“Термин ДИ-ПИ образован из первых букв английской фразы dysplace person, что переводится на русский язык как „перемещенное лицо”, то бишь — лицо без гражданства. В послевоенные лагеря ДИ-ПИ попадали все люди, говорящие по-русски. Причем не только бывшие советские граждане из числа угнанных восточных рабочих (остарбайтеров), военнопленных, перебежчиков и девиц из гитлеровских борделей, но и бывшие подданные Российской империи, с оружием в руках ушедшие с полей сражений после окончания Гражданской войны в России и нашедшие приют в европейских странах: Австрии, Болгарии, Германии, Италии, Латвии, Литве, Польше, Румынии, Финляндии, Франции, Чехословакии, Эстонии и Югославии. Ну, а ГАЛАКТИКА потому, что каждый лагерь был своеобразной планетой, в которых была создана неповторимая культура России вне России. За относительно короткий срок с мая 1945 по декабрь 1951 года было издано около 600 или даже чуть больше книг разного назначения и около 3000 единиц периодики и других печатных материалов. И если книги периода ДИ- ПИ стали к настоящему времени библиографическими редкостями, то все остальные печатные материалы этой ГАЛАКТИКИ превратились в суперредкости. <...> Возвратить эту ГАЛАКТИКУ ДИ-ПИ в лоно единой русской культуры — задача чрезвычайно трудная, но и благодарная”.

Владимир Яранцев. Короткомыслие. Дневник читателя толстых журналов. — “Сибирские огни”, 2004, № 6.

Критический (очень поверхностный) разнос журнала “Знамя” вышел бы более убедительным, если бы автор указал/намекнул на периодическое издание, являющееся в его глазах примером длинно/глубокомыслия.

Составитель Андрей Василевский.

“Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Звезда”, “Знамя”,

“Мир Паустовского”, “Наше наследие”, “Новое литературное обозрение”

Английская метафизическая поэзия. — “Вопросы литературы”, 2004, № 4, июль — август .

Цикл статей О. И. Половинкиной, Л. В. Егоровой, И. И. Магомедовой (отношу сюда же почему-то вынесенную в конец номера заметку И. Чекалова “Ранние упоминания об английских „поэтах-метафизиках” в русских журналах”) “призван показать проблему метафизической поэзии в разных ее аспектах: какой смысл вкладывается в Англии в само это понятие; с каким кругом представлений о культуре и мышлении оно сочетается; каким был „метафизический” стиль и, наконец, как он сложился в ситуации, когда вера и наука в сложном противовзаимствовании формировали картину мира”.

Тут статьи о знаменитых кларковских лекциях о метафизической поэзии молодого Элиота; исследование о “языковом мышлении” Джона Донна (“Донн неоднократно повторял, что спасение душ — во власти языка. Словом спасается мир”) и анализ последнего поэтического произведения Завершенного ( Donne-done: “Сама фамилия свидетельствует…”), написанного перед посвящением в сан, знаменитого “Страстная пятница 1613 года. Уезжая на Запад”.

Рассуждая о языковой рефлексии как непременном компоненте высказывания у Донна, сравнивая подходы разных переводчиков, Л. Егорова благодарит некоего (некую) А. Р. “за помощь с переводами для этой статьи”. Местами А. Р. оказывается как бы проницательнее, дальновиднее и тоньше своих коллег. Интересно, кто это?

Вадим Баевский. Счастье. Роман одной жизни. — “Знамя”, 2004, № 8 .

Беллетризованные воспоминания нашего известного литературоведа, которому, судя по тексту, весной будущего года исполнится 75 лет. Семья, мама, война, общение с Пастернаком (редкая для подобной темы сдержанность, не исключающая трогательной лирической интонации), Самойловым и Лотманом.

“Осенью 1941 года, оставшись без дома, претерпев в Киеве и под Киевом жестокие бомбардировки, особенно одну, когда ночью горели эшелоны с людьми и рушились здания, потом заброшенный в чуждый Ашхабад, среди голода и побоев я стал молиться. Молитву придумал сам: „Господи, благодарю Тебя за то, что Ты есть, и за все то, что Ты для меня сделал”. И сегодня меня поражает тот двенадцатилетний мальчик, который ничего не просил у Бога и только благодарил Его”.

Олег Дарк. Волна и пламень. — “Знамя”, 2004, № 8.

О прозаической книге Елены Шварц “Видимая сторона жизни” (2003).

“<���…> Комизм Елены Шварц — той же природы, что у поэтов барокко (в трагедиях Кальдерона или в последних пьесах Шекспира), в сказках Гоцци или у немецких романтиков (из „наших” подобный юмор был разве что у В. Одоевского) — длинная, никогда не прерываемая традиция онтологической насмешки. Исток — в странном юморе гностиков: смешно само соединение материального и духовного, тела и души. Это соединение всегда уродливо и нелепо. Тело постоянно „не подходит” душе. В театре этот юмор мог бы воплотиться в фигуре Пьеро со слишком длинными свисающими рукавами. Вот противоречие оболочки и содержащегося в ней.

<���…> Елена Шварц — литературный критик милостью божьей. Как это ни покажется парадоксально, у Елены Шварц, со всем ее визионерством и сосредоточенностью на собственном духовном опыте, даже с ее насмешливо-любовным отношением к этому необычному опыту, эгоцентричность невероятно понижена. Я не знаю поэта менее эгоцентричного, чем Елена Шварц. Все дело в том, что и „она сама”, „я” ее стихов и прозы, „я” видящее, чувствующее, превращающееся, — тоже объект для нее, другое и почти отчужденное, предмет всматривания. Преимущество этого „я” для „поэта Елены Шварц” только в том, что оно среди всего остального наиболее необычно и невероятно, не изучено. (И чего только с ним не бывает!) Энтомологический образ „пчелы”, любимый Шварц, получает и такое обоснование”.