Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2006)

Но вот он выхватил из-под очередного тюка летчицкий костюм и обернулся к нам с таким онемелым видом, будто нашел труп.

— Военное имущество?! — рявкнул он, когда дар речи вернулся. — Стратегические тайны?! Это не поедет!!!

И сунул костюм мне в руки.

Затем ему попался дурацкий военно-морской флажок.

Таможенник заскрипел зубами и с ревом швырнул его мне.

То же самое случилось с облупленным киотом.

Я думал, что профсоюзный флаг тоже не сможет пересечь государственной границы. Однако, молча развернув, таможенник так же молча бросил его на телегу.

— Что делают! Что делают! — говорил он затем плачущим голосом, листая паспорта и стуча печатью. — Военно-морское! Стратегическое! Антиквариат!..

Потом горестно махнул рукой — и мы поехали дальше.

То есть поехали не все.

Я остался за желтой чертой.

В руках у меня был летчицкий костюм 1957 года, никому не нужная деревянная коробка и голубой вымпел.

Лена позвонила минут через сорок и сообщила, что на регистрации Бонни взяла дело в свои руки. Сначала она выторговала скидку на оплату полутонны излишнего веса, а затем предложила двести долларов за то, чтобы их посадили в салон бизнес-класса.

— Ничего себе! — сказал я. — И вас посадили?

— Ну да, — ответила Лена. — Бонни говорит, что она всегда так делает, когда бывает в Бангладеш и Суринаме.

Труба

Улыбается. Качает головой.

— Вот, знаешь, была со мной такая история... Ха-ха!.. Я тогда тоже в Быках жил, но не в том доме, где печь (см.) в порядок приводил, а в другом. Печка там тоже, естественно, была. И вот, представляешь, втемяшилось мне, что у нее труба падает. И никуда от этой мысли не деться. Ежеминутно вспоминаю, нервничаю, сам себя уговариваю — мол, перестань, отчего же ей падать? Подойду, посмотрю — черт возьми, а ведь вроде как еще чуток покосилась!.. Ты представляешь, что такое, если кирпичная труба рухнет? Она ведь чуть ли не тонну весит. А? Сколько, по-твоему?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Но уж не меньше тонны, точно... В общем, смотрел я, смотрел — и уверился, что она падает. Все, падает! Хоть в дом не заходи. Того и гляди рухнет! Уж хотел в кухоньку переселяться — там во дворе сараюшка такая стояла... Пошел к одному мужику — он печник. Так и так, говорю, у меня вся труба к едрене-фене перекосилась, надо там один кирпичик выбить, чтобы она выправилась, поможешь? А что не помочь — взял он инструмент, пошли ко мне...

Задумывается.

— Ну?

— И вот, понимаешь... представь, как я убежден был: он даже не засомневался! Я ему кирпич показал, который выбить надо. Он голову задрал, на трубу посмотрел, потом на меня как-то так неуверенно. Да, говорит, странное дело... Повозился минут пять — и выбил кирпич!.. Как она хрупнет! Как на чердаке что-то заскрипит! Как он отскочит! А я-то вообще ни жив ни мертв — ё-мое, думаю, это что же я такое наделал?..

Качает головой.

— И что?

— Да ничего. Он постоял, покашлял, потом вышел молча — и все. А я подпорочку нашел березовую, подпер... Ничего, стояла. И я, главное дело, успокоился. Понял, что — ничего, не падает!..

(Окончание следует.)

Клех Игорь Юрьевич — прозаик, эссеист; автор книг “Инцидент с классиком” (1998), “Книга с множеством окон и дверей” (2001), “Охота на фазана” (2002), “Светопреставление” (2004). Стипендиат Пушкинской премии Фонда Альфреда Тёпфера (Германия). Лауреат премии им. Юрия Казакова.

Мое знакомство с деньгами началось с тех монет, что валялись, поблескивая, на земле. Взрослые то ли глядели поверх и мимо них, то ли ленились нагнуться. Бедность кругом царила несусветная, но она никого не смущала, поскольку сравнить ее было не с чем. Советская мелочь до полета Гагарина в космос выглядела совсем дешевой. Надо было иметь зоркий глаз, везение и немало насобирать этих медных и серебристых кружков с ребристым ободком, чтобы купить на них хотя бы 100 грамм бочковой кильки в фунтике из оберточной занозистой бумаги трупных оттенков. На такие деньги уже о ста граммах карамелек-“подушечек” с повидлом или о кресле в переднем ряду на утреннем киносеансе можно было только мечтать. И все же всякое нормальное детство — это натуральный коммунизм, не имеющий нужды в деньгах для удовлетворения потребностей и не испытывающий ни малейшей заботы о них. На то существуют родители, а у детей собственных забот полон рот.

Пока я не стал сам зарабатывать на жизнь, деньги я не успевал даже рассмотреть как следует — они исчезали так же неощутимо, как безболезненно приходили. Впрочем, я и сегодня вам не скажу, что за физиономии или постройки изображены на купюрах разного достоинства, а такого невнимания деньги не прощают — себе цену они знают. Подобно потоку свободных электронов, они сразу определяют, проводник ты для них, полупроводник или вообще изолятор. Запомнился разве что вид Кремля на бумажной трехрублевке — и то только потому, что однажды мы с приятелем-поэтом, остановив такси на Большом Каменном мосту и держа трюндель в вытянутой руке, пытались наложить купюру на пейзаж так, чтобы все линии совпали. Мой нуждавшийся в молодости приятель сочинял тогда оду деньгам, где встречались восхитительные строчки: “Ты, деньги, то же самое / для государства, что боковая линия для рыб” — или: “Ну что ты свой трояк так долго муссолини?” Профессорский сын, он никогда не ездил в плацкартных вагонах, жил в столице в собственной квартире, но его терзал молодой голод, и оттого он чувствовал себя обделенным.

В юности я был дружен еще с одним профессорским сыном — джазменом, культуристом и психиатром, сочинявшим рифмованные стихи. Позднее он лечил истеричных женщин на дому, и после обхода закрепленной за ним территории его портфель всегда распирало от бутылок хорошего коньяку. Молодой голод его не терзал, может, поэтому он растворился, подобно чеховским докторам, в своей среде. Еще студентом он мыслил на редкость логично и четко. Как-то, взбивая в миксере очередную порцию панацеи от шизофрении из крысиных мозгов и с аппетитом вгрызаясь в бутерброд с копченой колбасой, он сказал мне:

— Видишь ли, богатство и бедность — это вопрос не количества денег, а нашего к ним отношения. Бедняк тот, кому денег, по его ощущению, постоянно не хватает. Богач соответственно тот, у кого денег больше, чем ему лично необходимо. У меня же самочувствие человека состоятельного, у которого денег всегда ровно столько, сколько ему нужно.