Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2005)

Геннадий Красухин. Стежки-дорожки. Главы из документального повествования. — “Знамя”, 2004, № 9.

История новейшего времени продолжает прирастать воспоминаниями. 80 процентов нынешних — портрет “Литературной газеты” последних десятилетий. Хроника доходит до путча-91, с составлением безумных списков кандидатов в главные редакторы. Не помню, существовал ли в те годы термин “протестное голосование”, но “безумное” я бы задним числом ввел. Справедливый сюжет “только не Бурлацкий” плюс “ветер свободы” заставлял коллег-журналистов в каком-то наркотическом экстазе вносить в списки имена Солженицына, Любарского, Аксенова или Беллы Ахмадулиной.

А написана книга интересно и местами весьма сочно, несмотря на обилие монструозных персонажей из номенклатурных пространств вроде аппарата ЦК. Отсюда они выглядят какими-то призраками, фантомами, как тот же Месяцев из Радиокомитета, уничтоживший знаменитый в свое время еженедельник “РТ-программы”.

Олег Лекманов. “Ты — на курсах, ты родом из Курска”. — “Вопросы литературы”, 2004, № 5, сентябрь — октябрь .

“…Ты — мила, у тебя есть поклонники, / Этой белою ночью мы оба, / Примостясь на твоем подоконнике, / Смотрим вниз с твоего небоскреба”.

“Ты” — это переводчица Рита Яковлевна Райт-Ковалева. Правда, декорации не московские, как оно было на самом деле, а петербургские. Но на то есть причины, они — в “Докторе Живаго”.

Инна Лиснянская. Где крестиком миндальный воздух вышит… Стихи. — “Знамя”, 2004, № 9.

Я больше не хочу, я не желаю

Вылавливать сетчаткою дырявой

Мир из терцин, где я всему чужая

От пекла жизни до посмертной славы.

Сиюминутные мелькают лица

В кругах нечеловеческих комедий,

И тень от мраморного флорентийца

В крупицах марганца и зернах меди.

О Господи! Откуда что берется?

Заплеван снег застойной звездной кровью.

И все-таки одно и то же солнце

И во Флоренции, и в Подмосковье.

См. также: Инна Лиснянская, “Над солью вод. Из иерусалимской тетради” — “Новый мир”, 2004, № 10.

Лев Лосев. Стихи. — “Арион”, 2004, № 3.

Из трехчастного беспощадного, горько-нежного стихотворения, названного “Сейчас”:

.............................................

3

За окнами такой анабиоз,

такая там под минус тридцать стылость,

что яблоня столетняя небось

жалеет, что на свете загостилась.

Грозится крыша ледяным копьем.

Безвременный — день не в зачет, а в вычет.

Кот делится со мной своим теплом.

Мы кофе пьем. Один из нас мурлычет.

В подборке есть еще очень страшное стихотворение “Гад” — про ящерицу, выскочившую из ящика письменного стола, где еще недавно были рукописи. С новой лексикой вроде “словозбаслововязь”:

.........................

Крошечное чудовищеце,

хоть ладонью лови.

Рыльце его в кириллице,

зубки его в крови.

И редактор Word в моем компьютере тоже окропляет это все красненьким.

Афанасий Мамедов. Свой остров. — “Арион”, 2004, № 3.

Рецензия на сборник Максима Амелина “Конь Горгоны” (2003).

“Вопрошающим и сомневающимся — Конь Горгоны: книга стихов, написанная вопрошающим и сомневающимся поэтом. И это самая большая неожиданность для поклонников его таланта, уже попривыкших видеть в Амелине прежде всего уверенного в своей художнической правоте мастера Большого стиля, безукоризненно владеющего словом и числом. <���…> „Не описать полета духа языком плоти”, — признается поэт и выдает лишь матрицу, в которой могут быть отлиты самые разные слова (не его, не поэта — чьи?), смысл которых будет напрямую зависеть от прочитанной нами книги, пережитого чужого опыта и от возможностей его усвоить. Это не поэтическое ловкачество и не кичливый вызов: „Не описать”, — говорит поэт, но сам-то ищет слова и находит, потому что знает разницу между бесплодными и плодоносящими словами, потому что живет он в эпоху слов — немощных.

Кто знает, возможно, как раз с этим и связана тоска его по векам прошедшим, когда слова умершие и умершие языки брали на себя труд и смелость передавать истины человеческого сердца. И может, именно с этим связано постоянное желание поэта соотнестись, сопоставить себя с далеким прошлым. Его поэзию называют то барочной, то классицистской, то постмодернистской — на самом же деле, сохраняя себя от сиюминутного, она, ни к чему не примыкая, не приставая ни к одному из берегов, выступает незримо островом, который кто-то, возможно, примет за оконечность материка, а кто-то — за опыт одной-единственной души”.

См. также: Виктор Куллэ, “Плодоносящая смоковница” — “Новый мир”, 2004, № 4.

В. М. Муханов. Михаил Дмитриевич Скобелев. — “Вопросы истории”, 2004, № 10.

Чуть более 160 лет назад родился человек, прозванный за пристрастие к белым кителям и лошадям “белым генералом”. Герой русско-турецкой войны 1877 — 1878 годов и среднеазиатских походов. Его гусарская молодость, всегдашние трения с начальством, военная карьера, недюжинная изобретательность, фантастическая забота о солдатском и офицерском составах (“берег солдатскую кровь”), наконец, его странная смерть — в номере знаменитой “кокотки” — сюжет для романа (Акунин уже попользовался). Скобелева называли последним представителем суворовской школы в русской армии, хоронили как легенду (не особенно любивший его Александр III прислал вдове непротокольное письмо и переименовал в честь генерала представительский корвет), в Европе и в России ему ставили памятники, его именем назвали город (нынешняя Фергана). Столичная площадь Советская когда-то именовалась Скобелевской. А прожил этот “белый генерал” на белом свете всего… 39 лет.

Михаил Одесский, Давид Фельдман. Поэтика “оттепели”. Материалы к изучению пропагандистской модели XX съезда КПСС. Идеологема “культ личности”. — “Вопросы литературы”, 2004, № 5, сентябрь — октябрь.

Скрупулезное исследование причин, в силу которых именно термин культ личности был выбран для негативной оценки деятельности политического лидера. Определение термина, предыстория и утверждение понятия, Маркс и Ницше, Михайловский и Лавров, Сталин и Струве. В документы и партийную лексику вводить термин начал, кстати, Маленков. Тут надо понимать, какая нешуточная возня поднялась: все-таки существуют варианты: “культ Сталина”, “культ личности Сталина” и просто “культ личности”. Ничего, кроме последней идеологемы, кремлевские иезуиты и выбрать не могли. Интересен лингвистический аспект дела: речь идет о некорректном использовании самого термина, прерывании смысловой традиции. Маленков же, “бесспорно знакомый с традицией, приложил максимум усилий, чтобы возвести профанное словоупотребление, явную терминологическую ошибку — в ранг нового правила. Вроде бы единственного и даже изначально известного”. Подробности — опять же в тексте. Исторический материализм а-ля Агата Кристи.