Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)

И это произошло.

А под утро Яся позвонила сама и, захлебываясь слезами, сказала:

— Не звони мне больше никогда! И не ищи меня! И не пытайся меня увидеть! Так будет лучше для всех! ПОТОМУ ЧТО ЭТО НЕВОЗМОЖНО! НЕВОЗМОЖНО!! НЕВОЗМОЖНО!!!

— Не плачь, Яся.

— Потому что я тоже тебя ЛЮБЛЮ!

— Не плачь.

— Ты обещаешь не звонить?

— Обещаю. Только не плачь.

И он сдержал обещание. И больше не звонил. И не пытался узнать про нее. Но постоянно ждал, что они случайно встретятся. Где-нибудь в переходе метро. На вокзале. На дне Средиземного моря. В кратере Везувия. В поселке Дудки. В любой угодной судьбе точке земного шара.

Он не пытался узнать. И не знал. А вот Рощин знал. И Эля знала. Но все молчали. И никто никогда. Не сказал Никите. Что Яся тогда жила с каким-то врачом, чье имя история не сохранила. И что у врача в холодильнике было очень много нехороших лекарств.

И что у врача в ту ночь было дежурство. И что Яся была одна. И что, разговаривая с Никитой в “последний раз”, она запивала шампанским пачку феназепама, пригоршню тазепама и две упаковки реланиума. “Чтобы заснуть”. И что потом она уснула. И что она спит до сих пор.

17

Рощин сказал: “Признайся, ты ведь не Россию ищешь, ты пытаешься от себя уехать. От тех дыр, которые в тебе оставила эта девушка с разноцветными волосами”.

Девушка в метро сказала своей подруге: “Это не секс. Это молитва. Мы ее творим нашими слитыми телами. Древний ритуал какой-то, экстатическое таинство. Это не оргазм, понимаешь, а онлайн-контакт с Богом. Я в эти минуты готова буквально умереть от восторга, и мой муж держит меня изо всех сил и зовет: останься, вернись! И я сама себя уговариваю: будь в мире, будь в мире! Ой, посмотри, у меня тушь не размазалась?”

Мальчик в поезде сказал своей пьяноватой маме: “Опять я недоглядел, да? Подцепила кого-то в вагоне-ресторане, да, мам? Ой, беда мне с тобой, непутевая ты у меня, трудная! Давай спи, а то завтра башка болеть будет! Думаешь, кавалеры твои тебе рассольчик в постель принесут? Жди больше! Только я у тебя есть, заруби себе это на носу, только я!”

Торговка помидорами сказала: “Хозяйки! Хозяйки подходят ко мне за рецептом семейного счастья. Дешевые помидоры из Молдовы! А всякие там бесхозные и беспутные мимо идут, им мои помидоры не нужны! Хозяйки! Хозяйки! Вот тупые! Безмозглые! Сайры отмороженные! Не хотят покупать такие хорошие помидоры! Не будет вам счастья! Нет, не будет!”

Отец Борис, открывший детский приют в уральском городке Верещагине, сказал: “Только не спрашивайте, сколько здесь у нас ребятишек! Тут целая китайская народная республика! Я давно со счету сбился. Знаю, что пятерых сам заделал, пятерых усыновил, а дальше — уже затрудняюсь. Я человек простой, у меня с кулькуляциями плохо! Но любви-то на всех хватит!”

18

Как всегда, все произошло случайно. Начался дождь. Никита спрятался под козырьком подъезда какой-то элитной высотки. Железная дверь у него за спиной тоненько запищала и попыталась открыться, но на полпути лишилась чувств и поехала обратно. Никита схватился за ручку и извлек на серый свет крохотную старушку. Из тех, которых называют божьими одуванчиками. Согнувшись почти вдвое, она тащила за собой полное грязной воды ведро.

— Бабушка, что же вы тяжести таскаете, да еще в такой дождь, сидели бы себе дома спокойно, — сказал Никита, вынимая из скрюченных пальцев алюминиевую дужку.

— Да я бы и сидела, милый, только дома-то вот нет, — смирно вздохнула старушка. — Ты, голубчик, воду-то выплесни, коли взялся, и я дальше пойду, мне еще восемь этажей осталось.

— Вы что, полы тут моете? — вдруг дошло до Никиты, у которого ледащий внешний вид старушки никак не вязался с физической работой. — Сколько же вам лет?

— Мою, ягодка, мою, а лет мне восемьдесят в прошлом году стукнуло, стало быть, восемьдесят один теперь уже будет, — отвечала бабушка, не разгибаясь. — Да ты зайди, что ли, в подъезде посиди, вон ведь как холодно стало.

Таскать по этажам ведра с водой Таисия Иосифовна Никите позволила, а вот доверить швабру наотрез отказалась.

— А почему вы сказали, что у вас дома нет? — продолжал допытываться Никита.

— Так потому, что нет. Десять лет как разбомбили. В Грозном. Я оттуда в Москву сбежала. У меня тут братья, сами позвали. Первое время помогали, но потом их взрослые дети стали им намекать, мол, что это она тут у вас живет, пусть о ней государство позаботится. И ушла я от них. Не хотелось быть обузой.

— Где же вы живете?

— Вот тут и живу. По ночам.

— Это как?

— Ну, в комнатке для привратниц. Они на ночь домой уходят, а я и сплю у них на диванчике. И мне хорошо, и им выгодно: деньги-то они за полные сутки получают.

— А днем?

— А днем я, внучек, полы мою. Шестнадцать этажей тут. А еще в некоторых квартирах за лежачими больными хожу, кушать им готовлю, пока родня на работе. Там и себе чего-нибудь сварю, а то, бывает, и помыться пустят. Пока со всем управишься, глядишь — и солнце село. А там уже и консьержка домой собралась, а я на ее местечко. Много добрых людей на свете!

— А государство?

— А ему-то что? На то оно и государство. Куда ни пойду, мне все тычут: зачем в Москву понаехала? А куда мне было? Пыталась беженца оформить, не дают, бумажки какие-то требуют, справки, за которыми опять в Грозный ехать надо. А куда я поеду? Рассыплюсь по дороге-то. Столько горя с ними натерпелась, ведь у меня даже паспорта нет. Поэтому, выходит, я совсем не существую. Просто нет меня. В списках не значился. Проходили вы на литературе такую книжку?

Никита неопределенно кивнул. Таисия Иосифовна вдруг испугалась и стала извиняться:

— Да ты не серчай, золотой, что я спрашиваю. Это у меня так, привычка. Полвека лет в школе отработала. Вот и проверяю знания до сих пор. По инерции. Ты уж не обижайся на меня.

“Да это я у вас должен на коленях прощения просить”, — чуть было не сказал Никита, но слова почему-то застряли в горле.

Из квартиры напротив вышел толстый подросток с бультерьером на поводке. Таисия Иосифовна, увидев жильца, как-то беспомощно засуетилась, кинулась к Никите, вырвала у него из рук ведро, переломилась пополам, выплеснула на пол немного мутной воды, запричитала, метнулась к швабре, стукнулась о перила, отозвавшиеся жалобной нотой.

Все эти движения произвели впечатление только на пса. Свинорылое чудовище занервничало и издало какой-то нутряной звук. Хозяин плотоядно чавкал жвачкой и ковырял пальцем кнопку лифта. От избытка чувств бультерьер подогнул свои кривые конечности и обгадился. Недоросль поощрительно заржал. Никите захотелось убить обоих. Но тут приехал лифт, и животные сгинули в шахте.