Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)

— Ты бы шел, что ли. Дождь-то уже кончился, — нервно сказала Таисия Иосифовна. — А то боюсь, увидят, что мы с тобой тут болтаем, выгонят. Скажут, нерадивая, ленится, от работы увиливает, чужих в дом пускает, а сама-то кто? Я ведь даже не на птичьих правах, а на каких-то совсем невесомых. На правах призрака.

Никита держался за подоконник, и ему казалось, что пол и потолок меняются местами. Или что ступени идут по стене, а под ногами — ровная плоскость. Голос Таисии Иосифовны доносился до него как будто со дна глубокого колодца. Никита рванулся и выплыл обратно.

— Таисия Иосифовна, я… мы…

— Иди, иди, сердечный. — Старушка мягко подталкивала потерявшегося Никиту к дверям.

— Вы держитесь! — крикнул он, обернувшись на пороге. — Я обязательно что-нибудь придумаю!

В ответ ему из кустов донеслось угрожающее урчание. И высунулась самодовольная морда бультерьера.

— А что ты можешь для нее сделать? Каждый день ходить ведра таскать? Перевезти ее в свою съемную нору, из которой тебя самого, того и гляди, вышвырнут за неуплату? Ходить по инстанциям и собирать справки? Написать письмо в “Новую газету” и сдать бедную старушку на растерзание правдоискательницы Политковской? Это все разговоры в пользу бедных! — Юнкер был настроен критически, и приятная беседа за бокалом кьянти явно не клеилась.

— А ты что предлагаешь? Бутылку красного вина? А если не поможет, то две? — вспылил Никита, напитавшийся от бультерьера каким-то неисчерпаемым зарядом злости.

— Я предлагаю не рвать на себе волосы. И главное, никогда не обещать того, что ты объективно не сможешь сделать, — спокойно ответил Юнкер, рассматривая свой бокал на свет. — Я не циник. Я реалист.

19

С каждой минутой надежда доехать до населенного пункта Данилово, откуда уже ходили электрички, становилась все более размытой. Как дорога, неуклонно съедаемая дождем. Наконец деревенский автобус завяз по грудь, дернулся несколько раз и надорвался. В салоне тут же погас свет, и пассажиров обступила дремучая хмурая родина.

— Все, шабаш! — устало и как-то по-родственному сказал водитель. — Кто в силах, до Крестов шагайте, там еще в девять автобус на Кинешму поедет, а кто не может — тут Горинское рядом. Километра два идти. Там в школе можно заночевать.

В окна с удвоенной силой забил ливень.

— Ишь, как из брамсбойта поливат! — вполголоса проговорила толстая женщина с корзиной антоновки, прижимаясь лбом к плывущему стеклу. Все фразы в темноте звучали значительно и правильно, словно попадали в самый центр души, в яблочко, и касались самых главных в жизни вещей.

— Да, разверзлись хляби небесные… — вздохнула маленькая старушка, мелкими движениями поправляя платок.

Черный ветер скулил, обвивая обездвиженное тело автобуса. Водитель тянул вонючую папироску, слушал нарастающий речитатив воды и тоже как будто думал о важном. Какое-то время все завороженно молчали.

— Вот ехали себе, ехали и вдруг попали в Ноев ковчег, а Горинское — это гора Арарат, — рассудительно сказал паренек лет десяти, сидевший рядом с маленькой старушкой. Старушка завздыхала еще громче и стала креститься.

— Баб Поль, какой у вас Ваня-то не по годам смышленый, — подала голос еще одна смутно различимая в сумерках обитательница ковчега.

— Ой, не говори, Катерина, не говори! Не знаю, что с ним и делать! Иногда такое скажет, такое скажет, ажно вся душа страхом займется, будто не дитя с тобой разговаривает, а старец бородатый! Так рассуждает, так рассуждает, как в академиях учился! И так страшнбо, так страшнбо мне с него! Бабы говорят: не жилец ваш Ваня, не жилец! — зачастила старушка. Она говорила, будто сеяла горох, слова из крохотного рта ее вылетали врассыпную: маленькие, круглые и прыгучие.

— Сами вы, бабы, бородатые. Ни одного умного слова за всю жизнь не сказали, — обиделся Ваня и отвернулся к окну с какой-то на самом деле недетской печалью.

Никита подышал на стекло и нарисовал Ване ухмыляющуюся рожицу. Ваня глянул на рисунок и пожал плечами. Потом посмотрел на Никиту и сказал с вызовом:

— А тебя-то сюда каким ветром занесло? Присматриваешь деревеньку, где душу спасать на старости лет будешь? А зря! До старости тянуть нечего, вдруг помрешь раньше срока. И куда тогда? С неспасенной-то душой? К Богу в рай уже не пустят!

Баба Поля набросилась на Ваню:

— Ты что, охальник, ты что! Зачем к людям пристаешь со своими проповедями! Дождешься у меня, дождешься, скажу отцу, он тебя научит старших уважать! Вы уж простите его, простите, он у нас чудной малость, — затараторила старушка, виновато одергивая Ванину курточку и заискивающе улыбаясь в сторону Никиты.

Ваня вырвался из бабкиных рук и упрямо договорил:

— Да и кто тебя, старого, в деревне кормить будет? За скотиной ходить, дрова колоть? Думаешь, корова сама себя подоит и тебе на стол крынку молока принесет, как официантка в передничке? Э-э нет, брат, за скотиной уход нужен, как и за душой, а для этого силы должны быть не старческие.

— То есть ты полагаешь, сейчас надо начинать? — совершенно серьезно спросил Никита.

Ваня посмотрел на него исподлобья, как бы определяя: “смеется — не смеется”, и вдруг разулыбался.

— Чем раньше, тем лучше! — сказал мальчик уже не таким суровым тоном и добавил совсем мирно: — Пойдем, что ли, в Горинское, я туда в школу езжу, там недавно один такой спасающийся завелся, посмотришь. И смех и грех: то ведро в колодце утопит, то сапог в грязи потеряет, одно слово: городской!

По дороге в Горинское Ваня уже совсем освоился, держал Никиту за руку и болтал без умолку, перекрикивая ветер, уносивший все его слова куда-то назад, где по грязи брели “бородатые бабы”. Водитель вместе с корзиной антоновских яблок остался ночевать в автобусе.

Десятилетний Ванечка Вырываев торопливо излагал Никите свою биографию и взгляды на мир:

— Я все время думаю. Никак не могу остановиться. Целыми днями сижу и думаю. И на уроках думаю. И когда огород поливаю. И когда телят пою. Думаю и думаю. Даже ночью во сне думаю. А рассказать некому. Одни бабы кругом. Как начнут выть: “Не жилец, не жилец”. Пугает их, что я больно умный. А я так считаю, что если бы люди все время думали, не давали своим мозгам на холостом ходу ехать, то и все были бы умные. Не только я. Это как мышцы качать. Поднимаешь штангу каждый день — и становишься силачом. Мне иногда тоже совсем не хочется думать, хочется в спячку впасть, как они, и плыть себе по течению, над Петросяном ржать в телевизоре. Но я не поддаюсь. Просто силком заставляю себя думать. Тем и спасаюсь.