Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

А я-то думала, что живу с мужем и у нас такие же общие планы, какими они могут быть у сиамских близнецов. А в это время, пока я ненавидела гастролирующих блядей, происходило что-то настоящее, страшное: мой муж лишил невинности сумасшедшее дитя, сломал Асину жизнь, потерял Асю и искал ее. А я-то думала — сдает лисьи шкурки по выгодной цене.

Годы брака я провела в страхе. Ревность терзает, когда соперница неизвестна, узнавание приносит облегчение. “А, Оксана, шлюха районного значения с соседней улицы!” — и от сердца отлегло, ведь Оксана — жертва, Арсений видит в ней мясо, но не человека. Во мне — жену, но не женщину. Мы почти сестры, в нас обеих не видят то, что мы есть. То же относится к скучающим дачницам-москвичкам и местным разведенным матерям. Страшно было, что муж увидит в другой женщине ее самое, человека, яснее, чем видит во мне, и к этому человеку будет его влечение… А магнит плоти — что ж, таково несовершенство мужеской природы.

“Сеня — он ко мне приезжал. Позвонил из автомата внизу, а я решила — отсюда, из деревни. Разговариваю, рада, а сама думаю: „Когда мы увидимся? Скорей бы!” А он говорит: „Я сейчас зайду, я здесь, у аптеки!” Тут чуть конец мне не пришел, я аж подпрыгнула в коляске. Бабушка мне говорит: „Во, парализованная-парализованная, а как мужика почуяла, так крылья выросли!” Как я его люблю!”

...И вошел, словно откликнулся на признание, Арсений, полоснув светом из коридора комнатный полумрак.

“Здравствуй, милый! Ужин на столе, горячий, огород я полила, бычка покормила. Ты сегодня доволен мною?” — “Да, Мартышка”. И я наконец-то увидела, как целующийся Арсений выглядит со стороны. Как западают его щеки. “А, привет, Марин!” — “Я не Марина”. — “Тань?!”

“Таня у меня в гостях”. Я кивнула. “Как сама, все нормально?” Мой бывший муж в сумраке спальни. Лицо скрадено серым, это просто мужчина. Страсть прошла волной и выродилась в нечистую пену стыда. “О да. Все. Все нормально, Арсений”. — “Пойдем, Сашк, мотоцикл посмотрим”, — материализовал Арсений тенеобразного друга рядом. Сашка подмигнул мне и дернул Асю за нос. Она взвизгнула, нас снова облил свет из прихожей, дверь захлопнулась, и свет прекратился вместе с визгом.

“Они надо мной подсмеиваются, говорят, я интересная, чудненькая, да? Я иногда чего-нибудь отчебучу, а они прикалываются надо мной! ” — “Ну их!”

Арсений больше не показался. На прощание Ася сказала мне, что ждет ребенка. Я уехала к матери, в другую деревню, вместе с Сашкой. Вырулив на мотоцикле из-за угла, он сделал вид, что хочет задавить Асю, как неводом опутал ее лучами фар. Ася заорала благим матом и скрылась в доме.

“Зачем ты ее пугаешь? Она беременна!” — “Это она тебе сказала? Не верь ей, она всегда так говорит”. Светляки и мелкая щебенка из-под колес летели нам в лица. Обнимая соседа, как того требует езда на мотоцикле, я с удовольствием думала, что теперь могу посылать деньги Асе. Сколько захочу.

2

До меня доходили известия. Ася — не соврала. Свекровь сестры, остановившаяся у меня в сентябре, рассказывала:

— Настасью в Липецк на сохранение кладут, а она не едя, говорит: “А что, мне там лучше сделают? Я без Арсения не хочу”. Дура, она и есть дура. Не топя они, почему — не знаю. Дома холодно, а она ходит в капроновых чулочках и босиком. Я ей говорю: “Нась, надень носки!” — “У меня нет!” Это она обманула. Есть у нее все, мать богатая у ней. Я думаю, она не доносит. Ходит гундосая. А придет на укол — и пошла по палатам. Со всеми бабушками поговорит, а зэк у нас лежал, так она ему письма писала. Он ее звал “русалка”, а она так и подписывалась: “русалочка”. Бабки даже спрашивали меня: “Чего она ходит? Что ей надо?” А я уж так им объясняла, что она живет здесь одна, родители далеко, хочется ей о ком-нибудь заботиться, — чтоб не выдавать ее, что она дура. “А, ну ладно, — говорят, — пусть тогда ходит”. А еще смотрю: идет куда-то со стульчиком. “Нась, куда ты со своим стульчиком?” — “К Лиде. Она мне говорит: „На кресло не садись, приходи со своим стульчиком”. Я ведь писаюся ”. А другой раз я смотрю издалека, не замечаю сразу, кто это идет так, а потом вижу — Настя. Идет, вихляется, живот выпятила, еще незаметно ничего, а она прямо его вперед! “Настя, — говорю, — ну какая из тебя сейчас мама?” — “А что? Все рожают!” — “Я тебе как мать говорю: ну как ты здорового сейчас родишь? Тебе самой надо подлечиться. Я считаю, тебе от этого ребенка надо избавиться. А потом у тебя еще, может, все получится”. — “Что Бог ни делает — все к лучшему”.

Алла Михайловна зажала себе нос, чтобы натуральнее передразнить Асю.

— Спрашивая: “Алла Михална, скажите, от меня мочой не пахнет?” — “Нась, не то что пахнет — воняет!” — “Да? А я памперсы надела”. — “Ну и что, что ты памперсы надела?” Такая глупая!

Я обманула Асю, когда сказала ей, что у меня есть другой. Другие — и никто. Деньги и памперсы Асе.

— А ты будь похитрее, — наставляла меня Алла Михайловна. — Наська в автобусе при всех похвалялася: “Мне Танюшка деньги присылает каждые две недели!” А Маринка говорит: “Лучше б она мне присылала, если у нее лишние”. А Наська: “Она моего Арсения до сих пор любит, поэтому все для меня сделает!”

Уже и тогда я действительно была готова сделать для Аси все. Но не из-за Арсения.

Прозвище Арсения было Леший. Мне казалось, что он не похож на наших сверстников: когда они сидели возле домов, курили и говорили про блядки, слушая магнитофонные песни, под которые вчера потели и содрогались, Арсений с ружьем и пятнистой, как луна, собакой возвращался из леса. Он бил уток и часто приносил детям живых ежиков, лисят или ослепленных светом дня сов. Когда мы стали ходить вместе, Арсений водил меня не в клуб на танцы, а в окрестные сады. Он показывал мне, где самая сладкая слива, а где — груша. Он был романтиком мелкого садового воровства. Он знал гнезда горлиц и овсянок, лисьи норы и лежбища кабанов. Я вышла за него в восемнадцать. В лесу Арсений был необыкновенным. Увы, он не прочитал ни одной книги.

Задолго до развода я уже относилась к нему как к младшему брату, и это ранило его.

В первый раз мы поссорились из-за фламинго. Арсений пришел — рукава его пахли крапивой, — и сказал, что видел розового фламинго на рассвете на Курпинском болоте, — он хотел этим удивить, обрадовать меня. Я пробормотала: “Не говори ерунды, здесь даже цапли не водятся”, — не отрываясь от книги — готовилась к экзамену. Арсений, как паутину, смахнул с моего лица очки и вдавил оправу в половицу. “Ходи ты без них, говорят: „Что у тебя баба в очках… больная””.