Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

Так Ася, а вернее, ее бабка оказалась старообрядкой.

Избавившись от свечей, Ася сунула руки в карманы и вышла. Выражение ее лица не изменилось, посещение храма не тронуло ее. Впрочем, она впервые заговорила о том, что ее беспокоило. Раньше же мне казалось, что она, за вычетом вспышек раздражительного гнева, вечно безмятежна. “А ты знаешь, — сказала она с обидой, — Сеня мне подзатыльники дает. При девках. А они нарочно при мне его обнимают. Меня Людка спросила: „А откуда ты знаешь, что муж тебя любит?” Так моя свекровка такой скандал ее тетке устроила!”

Мне стала понятна сдержанность Арсения с роженицей. Все то, что он списывал на ее молодость, очаровательную глупость, оказалось последствиями тяжелой болезни. Арсений стал жить с женщиной, вслед которой улюлюкают, которую никто не воспринимает всерьез. Однако он уже не может быть ее добровольным покровителем и защитником, потому что обязан. Обязан перед своей совестью, — ведь он был Асиным первым и, возможно, единственным, ведь по его косвенной вине она лишилась и физического здоровья, ведь она мать его ребенка. Обязан и перед родителями Аси, ведь Арсений — всего лишь нищий должник из беспутной многодетной семьи, а тетя Света — богата, и родители Аси такие же москвичи, как и его первая, не в меру ученая жена. Я представила, как Арсений должен бы ненавидеть Асю. Ненавидеть и жалеть, как ноющий зуб, тот, что спереди.

Иногда Ася сочиняла целые новеллы, по много раз переспрашивая при этом: “Я интересно рассказываю?”

Рассказы получались такие: “У меня был жених. Но я была верна Арсению. Я не предала любовь за колье. Ну, сколько оно стоило? Ну, пусть полмиллиона. Он хотел меня купить! В ресторане „Россия” он дал мне это колье в синем футляре. А я сказала „спасибо” и незаметно положила его ему в карман. Он все понял, и больше мы не встречались”.

Позже она удивила меня. Довольно кокетливо сообщила, что ей позвонил тот самый ее московский знакомый, “ну, который дарил колье”, и пригласил на свидание. “Я замужем, у меня ребенок”. — “У каждой женщины должен быть любовник”, — передала она телефонный диалог. И Ася согласилась на встречу — чтобы сказать, что не будет с ним встречаться.

Полчаса она просидела в метро на скамье, грызя семечки и поплевывая на мозаичный пол. Профиль ее дымно отражался в мраморном зеркале стены. Я стояла наискосок, у колонны, и созерцала Асю из укрытия. Поначалу я не сомневалась, что она соврала и никто ей не звонил. Но почему она высидела столько времени?

А ее безымянная дочь без свидетельства о рождении все это время качалась в колыбельке между жизнью и смертью. Каждое утро я звонила в детскую больницу. “Ну как?” — спрашивала Ася. “Состояние нормальное” (слова “стабильное” Ася не запоминала). “Ох, опять тащиться”, — сонно бормотала Ася, по-кошачьи потягиваясь. Если бы ребенка перевели в реанимацию, ей не надо было бы ехать его кормить.

Наконец Асину дочку привезли домой. В комнате было жарко. Личико, искаженное мукой младенчества, просветлялось, когда глаза останавливались на случайном предмете, и надбровные дуги теснили лобик. Ася давала девочке длинный и яркий, как ягода барбариса, сосок вытянутой, полупустой груди.

Девочку привезли накануне, но в доме не было ни ваты, ни присыпки. Пока я ходила в аптеку на первом этаже, — да, там, на углу, автомат, из которого звонил Арсений парализованной Асе, — Ася наполнила вазу фантиками, которые свернула так, чтобы казалось, что внутри есть конфеты, и очень радовалась этому розыгрышу.

Попивая чай из пиалы — ригарского наследия Аси, я наблюдала Асиных домочадцев. Младенец переходил из рук в руки, и каждый, завладевший им, принимался солировать, громогласно сюсюкая на свой лад.

Новая постоялица, узбечка, бабища в пуховом платке, накинутом на монументальные плечи поверх майки, тетешкала младенца и показывала не очень-то интересующейся этим Асе разные способы пеленания. Наконец, положив дитя, она села на диван, вздув справа и слева от себя два тряпичных бугра и поджав ноги, похожая на бурое стягивающееся тесто.

Настала очередь соседки, древней трясущейся старухи. “Уж как я козюлек люблю!” — задребезжала она. Пальцы, похожие на корни, потянулись к младенцу. Тетя Света, брезгливо взглянув на них, перехватила внучку и благостно запела, подкидывая ее: “Девочка бу-удет отста-а-вать в развитии, надо наблюда-аться у невропатолога, а иде они его возьмут в дере-евне, невропатолога?”

Мышцы отчетливо надувались под цветами на ее халате.

Отец Аси был почти трезв и, не зная, что делать с собой в таком необычном для него состоянии, дразнил свою мать. Он дергал ее за концы платка и спрашивал: “Все в церковь ходишь, а жениха-то там себе не нашла?” — “Не слышу без очков! Не вижу без наушников!” — отвечала Асина бабка, отмахиваясь так, словно отгоняла комаров.

Сама же Ася, скрючившись в кресле, как богомол, рассматривала собственные фотографии в альбоме. Белизна лба слепила, сквозя сквозь медные пряди.

А через несколько дней я сажала Асю с дочкой на поезд. На вокзале Ася накупила разноцветных презервативов, точно так же она минуту назад покупала в соседнем киоске шарики и мыльные пузыри для своего — а когда-то моего — племянника, сына Арсеньевой сестры, родившей в четырнадцать. “Он же этого никогда не видел! Это же его обрадует, удивит: из какого-то мешка вдруг шарик — это же чудо!” — и Ася прикрывала глаза, сострадая.

Перед отъездом Ася постриглась и, когда задумалась у окна вагона, стала вдруг походить на взрослую разумную женщину, бесконечно печальную. Улыбнулась, сморщившись обезьянкой, вскинула глаза, в которых кинопленкой пробежал отбывший с соседнего пути поезд, сказала: “Так запахло, так хорошо, сразу хочется ехать…”

Я просила проводницу помогать ей, вкручивая деньги в руку с ногтями в лаковой крови.

4

Арсений назвал свою дочь модным тогда в нашей деревне именем — Яной, в крещении — Анной.

В мае я стала ее крестной матерью — в той же самой лебедянской церкви, где венчали нас с Арсением. С точки зрения православия мы с ним оставались законными супругами, а с Асей Арсений жил в блуде. Однако это не лишало меня права быть восприемницей Яны.

Таинство было небрежным, в бормотании и спешке. “Восприемники, дуньте, плюньте! Восприемники, я вам говорю!” — раздражался батюшка с отечным лицом почечника. Мальчишка, читающий “Верую”, сбивался. Мой кум, трезвенник-наркоман Жора, хладнокровный обманщик девушек, верящий, что конопля и женщины — дары Божии, пренебрегать которыми грех, был серьезен, как на суде, и в этой серьезности ясно проступало глумление.