Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

Яничка по тебе скучает говорит когда кресная приедит. Говорит поеду в Москву и кресную увижу. Яночка может писать знает все буквы и тоже написала тебе письмо Ну больше нечего писать пока”.

“ЗДРАСТВУЙ — КРЁСНАЯ КОГДА ПРИЕДЕШЬ Я ТЕБЯ ЖДУ И СКУЧЯЮ. ОТ ЯНИ”.

Не знала я, что это письмо последнее и что больше я никогда Асю не увижу.

Позвонил Арсений, спросил, не у меня ли Аська с Дениской, — собрала вещи, документы, взяла младенца и исчезла.

Позвонила моя сестра, сказала, что думает — Асю соблазнили и увезли, либо в публичный дом продадут — кто-то видел, как она махала рукой из окна иномарки.

Позвонила Ася. Кричала в трубку: “Тань, я улетаю в Англию, тьфу, Испанию, выхожу замуж тама, мы ж с Арсением не это, не расписаны! Ты не рассказывай никому, скажи им всем, что я подохла, чтоб не говорили — вот, Арсения жена бросила. Тань, он любит другую, любит. А с двумя детьми он никогда не бросит. Я не могу стоять на его дороге. Прощай, Танюш!”

Аэропорт. Я без сна провела в Шереметьеве трое суток, провожая все рейсы в Испанию и Соединенное Королевство, ибо, как выяснило разорившее меня частное сыскное агентство, Анастасия Филиппенкова билетов ни на один рейс не приобретала.

Но Ася сама не знала, в какую страну летит.

Через год ее муж, итальянец русского происхождения, старообрядец и художник, снова приехал в Москву и назначил мне встречу в “Мариотте”. Я узнала его по запаху — верность традициям, всегда одна и та же туалетная вода.

Он сказал, что Ася счастлива в его поместье, у нее личный врач, но недержание неизлечимо, — слишком запущено, атрофировались мышцы. Дионисий не от него, но это ничего, есть трое детей от первого брака. У Аси много работы — она позирует своему мужу, и для нее это серьезный труд. Сергий показал мне фотографии Аси и ее портретов. Фотографировал художник лучше, чем рисовал. На снимках была элегантная донна с глазами сумасшедшего ребенка, на картинах — Мария Магдалина с губами вампирши, оплетенная розами, — китч, намалеванный по клеточкам. Попросил снимки мои и Яны. С собой не было. Обменялись адресами (я обещала прислать фото), телефонами.

Никогда мне никто не написал и не ответил. Телефон Сергий оставил неверный, ревнивец.

У него есть сайт, который регулярно пополняется Асиными портретами, и электронный адрес, по которому мы с Яной каждую неделю пишем Асе письмо. Яна учит английский и итальянский. Правда, мою девочку мучают головные боли, причину которых врачи установить не могут.

Чтобы Яна стала моей, мы сделали с Арсением странный трюк: снова расписались, я удочерила Яну, затем — развелись.

Арсений женился на золотой середине — прекрасной крестьянской девке, бухгалтерше. Ни следа Асиного не осталось в их зажиточном доме.

Я рассталась с мужчиной, с которым прожила по-семейному последние два года, — ему не нужна была Яна.

Единственное, что меня волнует, — ее здоровье. Наши судьбы теряются в тумане. Асина — просияла белым, полупрозрачным месяцем, так и не налившись золотом настоящего счастья.

Копылова Полина Алексеевна родилась в Ленинграде в 1976 году. Окончила Санкт-Петербургский институт кино и телевидения. Поэт, прозаик, переводчик и журналист. Автор романа “Летописи Святых земель” (СПб., “Азбука”, 1997) и многочисленных публикаций в журналах и газетах. С 2002 года живет в Хельсинки. В “Новом мире” публикуется впервые.

* *

*

Под колючей звездой

сколько волком ни стой,

вой не выйдет из пасти.

Только будет тянуться по брылям слюна

да топорщиться шкура — пора бы линять.

Тучи сизые застят

и звезду, и зарю. От темна до светла

и опять до темна белоснежная мгла

холку жесткую кроет.

Отверделое сердце нечасто стучит.

Не собьется — пусть даже во мглистой ночи

кто-то первым завоет.

* *

*

Жизнь мельчает, но катит степеннее, ток ее внятен

малым омутом, стрежнем ли, темной ли, светлой волной

под накидкой из лиственной тени и солнечных пятен,

под небесной ли простынью, облачным ли руном.

Эти воды поют однозвучно, едва свилеваты,

как ни падали навзничь с уступов, ни бились в камнях,

ни крушили препон рукотворных, ярясь и стеня.

И равны обретеньям несомые ими утраты.

* *

*

Как в прокуренных легких —

в душе черно от вестей.

Глотку саднит на вдохе,

а время быстрей, пестрей

пролетает обок сорочьей галдящей стаей.

Знаю, знаю —

пройдет и это, и то и я

перестану собою множить земную явь,

но во сне все буду хлебать натощак кофей,

косоротясь от новостей.

* *

*

Уносима темной рекой под свод

преисподних ворот,

я дышу туда-сюда через рот.

Я дышу, как дельфин, по памяти — а то беда:

темные волны укроют меня навсегда.

А так — на отмель однажды выбросит поплавком.

По песку пойму — в какой геенне, в круге каком,

потому что чем глубже, чем уже — тем тоньше песок.

Будто не мелкий — наимельчайший бес истолок.

Он и встретит — едва на ноготь от того песка:

хвост раздвоен, уд костян, персть плоска.

Будто мною же и придуман — дак и придуман мной.

Не то что вода за спиной.

А кому беса себе не выдумать, кому слабо —

тем реки молочные да любовь.

* *

*

Мне ходить по брусчатке, глаза отводя,

чтоб не сглазить случайно кого,

ощущая дрожащим стесненьем в грудях

сердцеядных трихин торжество.

Тоньше волоса, слюнки прозрачнее, но

и наитьем берут, и числом.

А вернее, какой-то невнятной виной,

мне вменяемой ночью и днем.

Сколько воздуха я ни заглатывай впрок,

все одно: надышаться — никак.

Проскользнув по гортани, сквозной холодок

прорастает в пустынный сквозняк,

выметающий соль из сердечных прорех,

так что в горле першит и свербит,

как от крепкой и давней обиды на всех:

ни простить, ни забыть, ни запить.

Разве если такой применить порошок,

что не надо шептать “мутабор”:

все нутро опростается, словно мешок,

изо всех воспалившихся пор,

извиваясь, полезет безглазая слизь,

за секунду совьется в комок —

хочешь — в склянке спиртуй, или выплесни в слив,

или — недругу в шти под шумок.