Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2010)

Я понимаю солидарность Г. Пшебинды со словами С. Булгакова о том, что Достоевский, возможно, содержал в себе то “болезненное течение в русской жизни, в котором национализм становится выше религии”. Но как же воспринимать заключение, — неужели и сегодня мыслящие люди — “либералы и атеисты” — учатся пониманию (или хотя бы распознаванию) религии все больше по книжкам тех или иных писателей? Вероятно, это печальная ирония.

Геннадий Русаков. Я перевёл и нынче жду ответа. Стихи. — “Знамя”, 2009, № 10.

Шестнадцать частей богато инструментованной (пестрая палитра размеров, последняя часть — верлибр), горькой исповеди одинокого “сына века”, устающего от чрезмерной серьезности мира. Ни поэмой, ни циклом стихов я это сочинение назвать не могу: что-то третье. Вот из полюбившейся 11-й части:

Скоро, скоро завьюжит, простынкой взмахнёт-заполощет,

понесётся клоками и уркой засвищет в окно!

Сохрани меня, Боже, меня и вот эту жилплощадь,

на которой мне не было высшего знанья дано.

А покуда всё тихо и жёлудь зачем-то обилен.

Жёрнов сердца так тяжек, что телу не перенести.

Пусть нас время полюбит, как мы его прежде любили

и щепотку удачи носили в зажатой горсти...

Игорь Рымарук. Дева Обида. Стихи. Вступительные заметки Светланы Буниной и Сергея Жадана. Составитель Светлана Бунина. — “Дружба народов”, 2009, № 10.

Здесь новые переводы Светланы Буниной, Сергея Слепухина, Санджара Янышева и Германа Власова.

“Поэзия Игоря, переведенная на русский, самодостаточна и без всяких подтекстов получает новое, в чем-то неожиданное звучание. Поэтому, не говоря в целом про ситуацию с рецепцией украинской культуры в российском литературном пространстве, хочется лишь заметить, что, знакомясь с современной украинской поэзией через стихи Игоря Рымарука, русский читатель имеет возможность увидеть это волнующее мерцание модернистских знаков и находок в контексте совсем новой поэтики, основанной на соединении отчасти архаичных и старосветских эстетических установок с сегодняшним поэтическим опытом. То, что всегда определяло и характеризовало его поэзию, — взвешенность и точность письма, тематическая и образная последовательность, которая перетекает из книги в книгу, „матовый” и глубокий, сразу узнаваемый стиль, — выделяет эти стихи, определяет их вневременность, их принадлежность к территории классической литературы. Территории умерших поэтов и настоящей поэзии” (Сергей Жадан).

Юрий Ряшенцев. Шальная благодать. — “Рубеж”, Владивосток, 2009, № 9 (871).

Тогда словами “вера”, “нация”

окрестный климат не дышал.

И жалкий страх не состояться нам

в счастливых буднях не мешал.

Но в алом было столько серого,

а то и черного... Зато

кто верил, кто-то даже веровал.

Но в эллины не лез никто.

Зачем, когда и так мы эллины.

И что нас может поберечь,

как то, в чем с детства мы уверены:

святая эллинская речь.

А вишь, как повернулось. Зычные

призывы взвились над толпой.

И где вы, эллиноязычные,

не совладавшие с собой?

(Из новых стихов 2009 г.)

Александр Ткаченко. Нет в жизни счастья? — “Фома”, 2009, № 10 (78).

Весьма нелегкий (но сколь же чистый и утешительный! ) текст написал А. Т.

И честно вывел в финале: “Но есть одна безусловная истина, о которой мы все стараемся поменьше думать, чтобы не расстраиваться и окончательно не утвердиться в мысли о том, что „нет в жизни счастья”: рано или поздно мы неизбежно обречены на потерю всех земных радостей, которые делали нас счастливыми в этом мире.

Гастрит с холециститом вынудят гурмана и обжору питаться несладкой овсяной кашкой на воде; ценитель любовных утех когда-нибудь с ужасом обнаружит, что больше к ним не способен; красавица, всю жизнь любовавшаяся на свое отражение в зеркале, увидит однажды, что ее красота ушла… Даже самых любимых людей мы в конце концов потеряем, как ни прискорбно это сознавать. Наконец, придет время, когда у нас вообще ничего не останется из того, что делало нас хотя бы чуть-чуть счастливыми в жизни. Да и сама эта наша земная жизнь подойдет тогда к концу. И вот здесь стоит, наверное, задуматься каждому: а смогу ли я оставаться счастливым или хотя бы надеяться на счастье в тот момент, когда смерть встанет совсем рядом и я буду чувствовать на себе ее холодное дыхание?”

Борис Херсонский: “Псалмы Давида отпустили меня на свободу”. Беседа с Михаилом Кордонским. — “Мория”, Одесса, 2008, № 10.

“До сих пор Стипендию Бродского получали достаточно известные и крупные поэты, как, скажем, Елена Шварц, Михаил Айзенберг, Тимур Кибиров… Хотя сейчас никто не знает никаких поэтов — ни крупных, ни мелких. Сегодняшнее отношение к поэзии превратило её в нечто узкоспециализированное. Никто теперь не может позволить себе быть профессиональным поэтом. <���…> А вот в советские времена профессиональные поэты были. И некоторые из них были хорошие, но очень послушные поэты. И евреи в том числе. Они не очень богато жили — на уровне советского инженера или учителя. Советская власть заботилась о послушных советских поэтах. За маленькую книжку платили несколько тысяч вот тех полновесных советских рублей. Если ты выгоняешь одну маленькую книжку в год, ты выходишь на зарплату инженера или учителя. Давались путевки общества „Знание” на выступления по заводам — 10 рублей. Были бесплатные путевки в Дома творчества. Поэт мог выжить материально. Морально — это другой вопрос…

Кстати, Американская академия в Риме — это тот же дом творчества американских писателей в Италии. Это реальная территория с отелем, рестораном, всё там есть. На Западе это весьма распространенная организационная форма, подобные дома творчества есть в Швейцарии, Канаде, США — там как-то заботятся о писателях”.

О. С. Четвериков (составитель). Невидимый дивеевский духовник. Жизнеописание схиигумена Феодора (Ожиганова) (1918 — 1995). — “Вертикаль. XXI век”, Нижний Новгород, 2009, вып. 26.

Об одном из самых удивительных русских старцев — многолетнем духовном друге отца Иоанна Крестьянкина и Святейшего Патриарха Алексия II; отважном санинструкторе в годы войны, монастырском лекаре и пчеловоде, монахе, настоятеле храма, наконец — игумене Пюхтинского монастыря и — последние три года — схиигумене в Дивееве. Прочитаешь такое на последних страницах пусть и подпорченного разнообразными провинциальными “советизмами” издания — и вырвется: может, потому что вот такие батюшки, не вставая с инвалидного кресла, исповедовали да молились неустанно за грешный мир, и держится еще что-то?