Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2011)

так нетрудно писать, но что сочинить о радости,

если справиться с нею недостает

ни одиночества, ни таланта?

IV

Да, другой лучше тебя знает трассу. Выходит

перекусить в правильных забегаловках

и по малой нужде отправляется в живописнейшие

уголки вдоль дороги. А чему ты сам научился?

Пять-шесть вековых деревьев, два-три

кладбища, мирно распластанных в шелестящей

высокой траве. Дети на железнодорожных

рельсах. Зимнее море, морозный плеск его сизых волн.

Столько картин, — и, должно быть, бесплодных,

словно пустой орех. Хоть всю жизнь проиграй в этот пасьянс,

хоть весь век тасуй свои жалкие карты — родины из

них не составишь. А соперник твой, погляди —

он и трассу освоил, и родину. Пусть же расскажет,

какое выбрать кафе придорожное, чтобы

оказался шашлык не только сочным, но и дешевым.

V

На рассвете стираешь носки в холодной воде

без мыла, в низком гостиничном умывальнике. Ночью

шел дождь. Хорошо бы на весь день зарядил,

лишь бы только не думать о том, куда пойти.

Усадить рядом давешнюю веселую горничную

(полурусскую, полугрузинку), выпить вместе

(благо есть и законный повод — простуда),

выслушать сотню забавных баек — другого проку

не будет от твоей пожилой собутыльницы. А допьем —

она унесет посуду, пахучую банку из-под кильки в томате,

полную пепельницу. Ты запираешь дверь, хотя покушаться

на твое одиночество некому. Перед тем как лечь,

упрешься взглядом в высохшие носки на трубе отопления,

начищенные ботинки. И подумаешь: для смешливой

горничной ты, сегодняшний, неизменен, ты был, есть и будешь,

а для себя — лишь одно из стремительно преходящих “я”.

VI

Как не хватает друга или приятеля. Прямо сейчас,

в состарившемся храме. Мы бы поставили по свече

Богородице и паре святых, а выйдя наружу,

непременно присели бы побеседовать о высоком.

Спустившись по склону, затемненному влажной тенью,

снова бы взор обратили на бедный собор, белоснежное

пятно среди буйной зелени. “Храм в контексте речи —

лишь прилагательное к пейзажу”, — ты бы изрек

другу. Вряд ли бы он оценил — вы оба слишком утомлены.

Но ты один-одинешенек, и пустым остроумием не утолить

неожиданного тепла, разливающегося в твоем

неверующем нутре. Замрешь, выкуришь две

или три сигареты подряд, растерян, расстроен —

где же тот друг-приятель, хотя бы просто свидетель,

пусть бы порадовался, какой ты симпатичный, тихий, незлой.

VII

Чуть ли не ежедневно переезжать на новое

место. Осторожно спускаться с гор в незнакомый

городок, который, увы, не особо отличен от

прочих. Все города твоей родины схожи друг

с другом, предсказуемы здания в центре: вокзал,

кинотеатр, почтамт, гостиница, городская управа,

предсказуемы выселки: домики и уж тем более

огороды. В любом городе отыщется улица Г. Табидзе,

9 апреля, Царицы Тамары и Руставели. В любом найдется

одна река с захламленным темным берегом и оживленный

оборванец, который трясет тебе руку, словно

старому другу, демонстрирует на главной горе

бурые развалины древней крепости, доверительно

врет, что именно там могила царицы, а под конец

предлагает купить у него литруху домашней чачи.

VIII

Скажись больным — вряд ли в таком состоянии ты

сумеешь вести машину. Попроси товарища сесть

за руль, а сам приляг на заднем сиденье, так,

чтобы лицо не отражалось в зеркальце заднего вида.

Всхлипывать постарайся неслышно, слезы утри

ладонью. Твоя Борена дожила до утра, вопреки

всем прогнозам. А дальше? Лучше не думать. Еще

три дня назад она пусть с трудом, пусть с твоей

помощью, но сама добралась до палаты. Легла.

Кажется, попыталась взглядом что-то сказать, но

ты ничего так и не понял. Что же теперь?

Что теперь? Застать ее еще живой, чтобы успеть

проститься и навек запомнить

ее жалкий предсмертный хрип, или

быть вдалеке, когда это случится, а до того —

ждать звонка, ждать звонка, ждать звонка…

IX

Доводилось тебе в незнакомом селе миновать

истоптанный пятачок у столовой, где коротают время

безработные всех возрастов? Право, холодный

пот прохватывает, когда они настороженно

и недружелюбно глазеют, словно пришельца с Марса

заподозрив в тебе. Проходя сквозь строй этих взглядов,

не понимаешь, как быть: ускорить ли шаг,

остановиться ли, поздороваться? Откуда такая

растерянность? Разве ты виноват перед ними?

Что же они таращатся, будто на пойманного с поличным

конокрада или карманника? Видно, есть на свете еще одна

хворь в добавление к клаустро-, никто- и акро-

фобии: страх не суметь оправдаться, так и оставшись немой

оболочкой для тех, кто тебя — Бог им судья — ненавидит.

И ты прячешь в груди дыхание, словно вор — добычу,

пробираясь сквозь темное поле враждебных взглядов.

Х

“Упаси Господь болеть одному, тем более ночью,

тем более, далеко от дома. Одному и далеко

от дома. Ах, никто меня не утешит, никто

не подаст лекарства в тусклом гостиничном

номере. Одеялом укрылся, курткой, а знобит

все равно нестерпимо, и воды в бутылке осталось

едва на один глоток. Упаси Господь болеть одному,

особенно если ты мужчина: они в болезни

много слабее, они вообще ужасно падают духом,

хворая в отсутствие матери, или сестры,

или возлюбленной, или жены, хлопочущей

со снадобьем в правой руке, холодным питьем —

в левой”. Ночь, гостиница, одиночество. Страх

смерти здесь и сейчас. Долго мерещился в темноте

собственный труп, жалко скорченный на несвежей