Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2007)

Когда отца не стало, игры прекратились. Мама выходила во двор, чтобы сгрести листья, постричь газон, собрать падалицу. Не играли они. Не получалось.

Однажды, уже почти на закате, дочь подошла к матери:

— Пойдем поиграем?

— А во что? — равнодушно повернулась мать.

— В прыгалку.

Мать отвернулась.

— Мам, ты чё? Пойдем!

— А кто будет держать веревку? — странно глуховатым голосом спросила мать.

— Пойдем, пойдем. Я все придумала.

Мать разыскала ту самую веревку.

— Ну, вот видишь, и веревка быстро нашлась. Пойдем!

Они вышли в сад. Вернее, мать вышла. Девочка проскакала, меняя на ходу шаг.

— Ура, ура!

Мать неуверенно двигалась за ней. Дочь выхватила у нее веревку, подбежала к взрослой сливе:

— Привязывай. Вот ветка толстая.

Мать привязала конец веревки к ветви, отошла и стала раскручивать веревку. Дочь прыгала и визжала как заводная. Потом устала наконец.

Они сели на газон. Молчали долго.

— Мам, а папа нас видит?

— Да, конечно.

— Он радуется?

— А ты как думаешь?

— А ему там не скучно без нас?

— Он с нами. Везде. Всегда, — после короткой паузы ответила мать.

— А он не обижается, что мы играем без него?

— Думаю, нет.

— Странно… Я бы обиделась.

Я?

Господи, неужели это я? Высохший, с обвисшей желтоватой кожей, с болезненным взглядом. В свитере, правда модном, купленном тогда еще, в лучшие времена, когда мы ездили в Испанию.

Неужели это я, не имеющий возможности нормально, то есть прямо и гордо, ходить, орущий: “Мама!” — при приступах боли. Совершенно растерявшийся и (не тавтология) потерянный человечек.

Это я, пишущий что попало, как попало о своем бессилии и страхе. Мне оставлен в жизни совершенно определенный сектор — писание дневника. Именно дневника, а не новелл или рассказов. Я ничего не могу придумать. Изобретение сюжета — это уже работа, которую я не способен выполнить. Весь сюжет — я и мои состояния. Вообще возможность свободно писать, не думая о хлебе насущном, — рай для идиотов. И я в этом раю. Я ведь мужик, я обязан тащить в дом деньги, одевать, обувать, кормить всех. Просто защищать. Смотреть, как моя молодая жена-красавица гробится на двух работах, — пытка. Я — вор. Я краду лучшие годы ее жизни. Хотя брак венчанный. А там есть и про это слова.

Я с ужасом понял, что уже не могу управлять автомобилем и собрать силу воли для обязательной работы. Даже небольшой. Потому что (я уже говорил об этом) присутствие в любом, даже виртуальном виде среди здоровых людей добивает меня. Их энергия ломает мои кое-как сляпанные укрепления. Так что хлеб насущный добывать надо как-то иначе. Наверное, есть выходы какие-то.

Правда, мне открыт путь к наркотикам. Я пробовал. В Москве. В Питере. Ничего разумного или нужного в этом нет. Временный кайф и последующее ощущение — будто молотком по башке ебнули. Плюс все прелести отходняка. Вполне возможно, что это уже была ломка. Нельзя мне туда уходить.

Друзья шлют фотографии с вечеров, вешают их в инете. Это просто убийство для меня. Я не могу смотреть на них. Не могу возвращаться на два года назад, когда я был успешен, здоров и красив. Правда, я писал другие стихи. Сейчас, говорят, стал делать это лучше. Заплатил — получи.

Кто-то пишет письма. Вот выдержка из одного: “...и среди всего этого сидит лысый дядька в розовом свитере. Я его видела в последний раз два года назад, это был огроменный дядька на сто с лишним кг веса. Бандюган какой-то с серьгой в ухе. А в этот раз... Больно до слез...”

Понятно, что два раза “дядька” написано от волнения. Волнение относительно здорового на сей момент человека. А для меня это граната, которая взрывается в голове и вызывает неуправляемую истерику.

Легко говорить: надо держаться, ты сильный человек.

Легко приводить примеры своих бабушек с различными формами рака, которые (бабушки) прожили по пятнадцать лет и чувствовали себя прекрасно.

Хуйня все это. Люди разные. Отношение к обрушившейся действительности у каждого свое. Мне всегда казалось, что я могу выдержать многое. И выдерживал. Но сейчас я потерял возможность бороться самостоятельно.

Меня действительно взбодрила одна старушенция в онкоцентре. Я сидел перед кабинетом УЗИ и острил влегкую. Мои остроты, правда, всегда специфичны, но она ухватила что-то и сказала: раз шутит, значит, выживет. А я такие слова ловлю сразу. Я питаюсь ими, как нищий — крохами подаяния. Это важно — услышать поддержку от “своего”, который сам прошел тридцать курсов химии и держится, держится. Бог знает как, Бог знает, какими усилиями.

Почему

Ты всегда забываешь привозить мне сигареты. Как бы я ни просил, сколько бы раз ни напоминал тебе об этом. Я знаю, почему ты забываешь, именно забываешь, а не лукавишь. Сигареты для меня — путь к смерти, учитывая метастазы в легких. Твой мозг отказывается выполнять задание, которое может принести мне вред, и ставит какой-то физиологический блок на память твою.

Ты забываешь привозить мне кофе, потому что пить его мне нельзя. Моя полудохлая единственная почка и так еле дышит. И ты забываешь…

Еще ты можешь забыть привезти мне фенозепам, потому что понимаешь, что я слабею от него и плохо соображаю. Опять же врачи запретили.

Уж не говоря о наркосодержащих обезболивающих, приносящих временное облегчение, но потом новые страдания, причем самые неожиданные.

Ты не сердись, сейчас я пишу через боль, которая перекособочила мое тело и лупит молотком по мозгам. Но я обещал тебе писать, потому что это нравится тебе. Ты понимаешь, что писательство спасает единственное, что осталось нетронутым болезнью, — мой разум. Хотя как сказать. Ты же знаешь, как я изменился. Я стал полусумасшедшим истериком.

Правда, когда я по-волчьи сжимаю зубы, ты вспоминаешь меня прежнего.

Когда я пытался пить вино, убегая от страха, ты привозила мне его. Но я видел твое лицо — и вино становилось горьким, и мне хотелось плакать. Я и плакал. От страха и от невозможности не мучить тебя.

Потом это ушло. Я отказался от вина, потому что понял, что потеряю тебя. Просто потеряю. Пьяный человек — не человек, а так, растение сорное. На фиг тебе такие цветочки.

Я очень боюсь потерять тебя. Мне даже и умирать-то не хочется по одной причине. Эта причина — разлука с тобой. Скажу грешные слова: я эту разлуку не вынесу и в раю. Скажу еще более страшную вещь: на земле, кроме тебя, мне никто не нужен, никто. Мать, дети, друзья всякие остаются за кадром нашего с тобой короткого фильма. Дурацкая и страшная метафора, понимаю. Но врать не могу и не хочу. Ты вряд ли одобришь это. Ты взыскательный и точный критик.