Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2004)

Неожиданно повествование вспыхивает живой жизнью — на трех стремительных страницах. После того как с эльфовой помощью происходит решающее объяснение, романтический сюжет движется к своей счастливой развязке — венчанию. В это время в соседнем графстве обнаруживается вспышка эпидемии в рыбачьем поселке, жертвой эпидемии становится единственный тамошний врач — и будущий новобрачный принимает решение: немедленно ехать в охваченный эпидемией поселок и спасти всех, кого еще можно. И вот ночь перед отъездом. Утром должно состояться венчание, а сразу после этого Артур должен уехать. Оба понимают, что, возможно, больше они никогда не увидятся. Он ехать не обязан — но не поехать не может. Леди Мюриел совершает жертвенный поступок, даже дважды — она отпускает любимого на верную гибель и, зная это, идет с ним под венец, то есть почти обрекает себя на вдовью участь. Следуют нелепые мизансцены, диалоги выспренно-смешны. Но почему-то тут начинаешь волноваться и сопереживать персонажам по-настоящему. На следующей странице все обрывается — сообщением из газеты о новых жертвах эпидемии. В списке погибших — доктор Артур Форестер.

А дальше повествование как ни в чем не бывало опять устремляется к невинному личику Сильвии, нежным сестринским поцелуям и скучноватым разговорам Бруно и Профессора. Эти сентиментальные путешествия перемежаются теософскими высказываниями, а также философическими рассуждениями автора — лучше всего о них сказал Честертон: “В „Сильвии и Бруно” его соображения по поводу социальной справедливости и реформы достойны скорее бесхитростного семинариста из какого-нибудь фарса, чем священника-христианина, преподающего в старейшем центре просвещения”. Что ж, простим наивность, разве это — сокрытый двигатель его? И все же, наверное, Кэрролл очень сожалел, что ему не довелось написать, как Сирано де Бержераку, свой “Иной Свет, или Государства и империи Луны” (“человек с Луны” — простодушный персонаж, высмеивающий современную автору викторианскую Англию, — тоже в “Сильвии и Бруно” появляется).

А в конце романа случается почти невозможное. Раздается выстрел из самого крупнокалиберного ружья: развязка, которая так взволновала читателя, оказывается ложной; Артур возвращается домой живым и невредимым. Оказывается, его спасает Эрик Линдон — благородный конкурент и отвергнутый соперник! — находит его, умирающего, в поселке, перевозит в город и выхаживает... Живой, человеческий финал — это, может быть, главный парадокс всего романа.

На самых последних страницах автора осеняет догадка: Эрик Линдон — это и есть Бруно, его земной двойник! (В жизни он кузен леди Мюриел, как мы помним.) А сама леди Мюриел — земное воплощение Сильвии, как давно понял читатель. А “Сильвия любит всех” и “Все любят Сильвию” — это, оказывается, две стороны одной медали (то есть одного медальона).

По всему выходит, что Буджум на этот раз все-таки оказался именно Снарком.

...Лучше для них обоих было бы, если бы Алиса Плэзнс Лидделл навсегда осталась ребенком. Как Питер Пэн. Мистер Льюис Кэрролл не дожил до того, как появилась сказка Джеймса Барри, но что книжка ему пришлась бы по душе, нет сомнений. Только если бы писал ее он, то сделал бы Питера Пэна девочкой.

Больше всего он боялся — и она, пожалуй, тоже, — что когда-нибудь она вырастет. Во всяком случае, Алиса и мистер Доджсон в книге Кристины Бьёрк только об этом и говорят:

“„Жаль, что вы не изобрели, как заставить время идти не вперед, а назад, — вздохнула Алиса. — Тогда мы могли бы его остановить на шести часах. И мне не пришлось бы сейчас идти домой”. — „Да, — согласился мистер Доджсон, — и ты тогда могла бы не расти”. — „Но я хочу вырасти, — возразила Алиса. — Немножко ”. — „По-моему, ты сейчас как раз такая, как надо”, — сказал мистер Доджсон”.

“„Сегодня у меня последний день в жизни, когда мой возраст выражается всего однозначным числом. Последний однозначный день…” — „Бедняжка, — протянул мистер Доджсон. — А ты попробуй расти в обратную сторону””.

“„Странно, что вы не изобрели машину времени, — сказала Алиса. — Тогда можно было остаться там, где хочешь”. — „Но у меня она есть”, — ответил мистер Доджсон. „Есть? — удивилась Алиса. — Почему же вы нам ее не показали?” — „Это моя камера, — сказал мистер Доджсон. — На той фотографии, где ты в венке, я остановил время. Там тебе всегда будет семь лет””.

Когда они познакомились, ей исполнилось три с половиной года, а ему двадцать три. Чарлз Лютвидж Доджсон, преподаватель математики в колледже Крайст Чёрч, увлекался фотографией — редкостным по тем временам делом, и у него был свой аппарат — редкость еще большая. Алису он начал фотографировать сразу после знакомства, но первую несмазанную фотографию удалось сделать, лишь когда ей было четыре с половиной. Поначалу Алиса не очень-то жаловала мистера Доджсона, потому что он вечно просил ее сидеть не шевелясь, а когда она выучила счет — считать до сорока двух (столько секунд длилась съемка).

Кто любит прачку, кто любит маркизу, / У каждого свой дурман, —

А я люблю консьержкину Лизу, / У нас — осенний роман.

…Каминный кактус к нам тянет колючки, / И чайник ворчит, как шмель…

У Лизы чудесные теплые ручки / И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века, / И прошлого нам не жаль:

Мы два Робинзона, мы два человека, / Грызущие тихо миндаль.

…Для ясности, после ее ухода, / Я все-таки должен сказать,

Что Лизе — три с половиною года... / Зачем нам правду скрывать?

Конечно, ничего этого не было в их истории — и вообще это совсем другой человек написал, в другие времена, про другую девочку. Только возраст героини — тот же.

В аннотации к книжке сказано, что это “история обычной девочки, которой посчастливилось стать сказочной героиней”. Авторы аннотации зачем-то повторяют один из штампов, который по недоброй традиции принято произносить пишущими о Кэрролле (а другой штамп звучит так: “Как известно, Льюис Кэрролл очень любил детей”. Помилуйте, а кто у нас — особенно из пишущих о детях — “детей не любил”?). Тут произносить надо бы другие слова.

Алиса Плэзнс Лидделл вовсе не была “обычной девочкой”. Она была дочкой ректора колледжа Крайст Чёрч Оксфордского университета, у ее отца учились многие замечательные художники, он был другом королевской семьи. Сама Алиса была, если можно так сказать, девушкой круга прерафаэлитов. Она занималась рисованием, а уроки живописи ей давал знаменитый художник Джон Рёскин (когда-то бывший студентом ректора Лидделла). Рёскин находил у нее большие способности, она сделала несколько копий его картин, а также картин его друга Уильяма Тёрнера. Позже Алиса позировала близкой к прерафаэлитам фотохудожнице Джулии Маргарет Камерон. (Кстати, в своих письмах Кэрролл часто упоминает Данте Габриеля Россетти, вождя прерафаэлитов, с которым они приятельствовали.) В общем, Алису мистер Доджсон угадал правильно.