Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2005)

Полез по той, что ближе.

Ноги онемели, стали ныть. Пот катил градом. Я представил двенадцать слепых муэдзинов, которые пять раз в сутки лазали по стволу минаретов. Выходили на солнце и пели на все четыре стороны, а путешественники задирали головы.

Слушали, сравнивали. Восхищались.

А потом появилось электричество, и вековое искусство сгинуло в одночасье.

Наконец лестница уперлась в калитку. Слышно было, как снаружи гудит ветер. Я размотал проволоку, дверь со скрипом подалась. Выбрался на игрушечный балкончик и вжался в стену. Перильца на балконе казались низкими, игрушечными, а высота страшной и близкой.

Куски неба напирают, как льдины.

Я сполз на каменный пол. Стал ловить воздух губами. Встать боялся, думал, что балкон выскочит из-под ног и я вылечу в небо. Так и сидел, обхватив ствол минарета: распяленный на каменных подмостках. А внизу лежали бежевые поля, подсвеченные вечерним солнцем, и тянулись за горизонт. Туда, где за холмами лежала Европа.

А потом я успокоился: так же внезапно. Успокоился и встал на ноги. Постучал костяшками по раструбу. Уперся в перила. Вытер слезы, которые выдувал ветер, и сплюнул.

Купол, похожий на гигантскую шестеренку, лежал на гладких стенах, и восемь башенок держали его, как защелки. Не мечеть, но огромная скороварка стояла внизу — и я поразился чистоте линий, которые струились по воздуху.

80

На следующий день я вернулся в Стамбул.

Телефон в конторе по-прежнему молчал. Я снова наведался в медресе, но все кельи стояли запертыми.

Вечером брал в лавке вина и фруктов и садился у телевизора. Смотрел, как американцы работают в Ираке.

На картинке черная пыль, тени. Солдаты похожи на жуков-скарабеев.

В один из таких дней, длинных и бесцельных, я решил поснимать на фотокамеру Сулейманию.

Лучшей точкой оказалась балюстрада Стамбульского университета, который стоял через улицу. Со стороны кладбища мечеть вздымалась в небо, как ракета, а кипарисы напоминали языки черного пламени.

Стоя над очком в университетском сортире, читал надписи. “Любовь должна быть свободной!” — по-английски красным маркером.

“Девяносто девять процентов молодоженов в Турции ложатся на брачное ложе девственниками”, — вспомнил ночь в Кайсери.

Но ведь пишут!

У выхода на стене висела фотография. Из траурной рамки выглядывал грустный пожилой человек с набрякшими веками. Где я мог его видеть?

Я пробежал глазами по тексту.

“Абдулла Курбан”, — значилось крупными буквами.

81

Назад возвращался через Таксим.

Рядом с базиликой светилась вывеска “Кебан-отель”. Второе слева окно, пятый этаж. Наша комната. Даже запах и тот прежний: выпечка, бензин.

Как будто ничего не изменилось.

Вот, думал я, лежа на кровати, человек отправляется в дорогу, потому что не понимает, что происходит. Как жить, если вокруг пустота? И тогда он приезжает в город, где, как ему кажется, все прояснится. Исполнится. Станет понятным. А все выходит наоборот. Город населяют призраки, фантомы. И чем дольше он здесь, тем плотнее становится их кольцо.

Я очнулся, когда совсем стемнело. В окно влетал звук азана, из кондиционера шел прогорклый воздух. Переоделся, стал спускаться. В фойе никого, только зеркала отражали друг друга.

Шел вверх по брусчатому переулку. Кафе настежь, музыка. Свободных мест нет, речь английская, немецкая. Туристы смотрят на официантов снизу вверх. Вид заискивающий.

Я вышел на Иштикляль, побрел обратно к Таксиму. Вереница лиц текла навстречу. Все парами, вид счастливый, безмятежный. Улыбаются, галдят.

В сувенирной лавке разбили блюдо, началась склока. Продавец держал осколки, как дольки дыни, причитал. Не доискавшись правды, грохнул остатки об пол. На мостовой зазвенели невидимые черепки.

Я остановился у книжного, стал рассматривать выгоревшие обложки. На томике Достоевского “Неизвестная”. Судя по всему, “Идиот”.

— Вот ар ю люк фор, май френд? — раздался за спиной веселый голос. Я обернулся. Кучерявый парнишка лет двадцати, улыбка до ушей, пахнет стиральным порошком.

И ответил:

— Фан!

82

Кивнув, пошел дальше, но он не отставал. Семенил рядом, что-то рассказывал.

Из обрывков я понял, что он работает в лавке отца. Что они делают из кожи фигурки для театра “Карагёз”, но отец платит копейки. Что живет с родителями, квартира крохотная, девушку привести некуда.

“Эй! Хочу работать туристический бизнес! Учить английский! Говорить с туристы! О’кей? Май френд!”

Постепенно я втянулся, разговорился. Выложил одним махом про мечети и то, что девушка не пишет. Что Курбан помер, а Бурджу пропала, и зачем я здесь теперь — не знаю.

Он понимающе кивал. Брал заботливо под локоть, тащил в переулок. Стали пробираться в толчее под навесами рыбного рынка, пока не вышли на улочку, нашпигованную кафешками.

Он что-то крикнул официанту, и тот указал на столик. “Угощаю моего русского друга!” — приложил руку к нагрудному карману.

После пива ноги стали ватными, и я почувствовал, что устал. Все стало безразлично. Как будто сидишь в кресле, а на экране кадры.

Вот голенастая женщина в шортах, одной рукой показывает на окна, другой прижимает к животу рюкзак. А вот чернявые девушки идут обнявшись. Это явно местные: на пупках колечки, осиная талия, толстые ляжки.

“Друг! — в кадре мой приятель. Загадочно улыбается. — Пойдем, друг!” — кричит он.

“Фан!”

Я стряхиваю оцепенение, достаю деньги. Он делает скорбное лицо.

Есть хорошее кафе, говорит он, можно выпить, потанцевать и познакомиться с девушками. “Совсем рядом, очень близко!”

Таксист тут же вырастает из-под земли.

“Хорошо для твоей книги, друг! Очень хорошо, верь мне!”

Я замечаю оценивающий взгляд таксиста. Мы выруливаем на Таксим, огибаем профиль Ататюрка и сваливаем на проспект Камхарийет.

На мостовой огонь жаровен, мелькают черные силуэты. Музыка. Горы риса на тачках, казаны с пловом. Жизнь кипит.

Черные провалы огромных безлюдных отелей; чугунные решетки.

И снова разноцветные вагончики ресторанов.

83

На входе успел заметить только номер — 257/1. Три ступеньки вниз, дверь с колокольчиком. Пахнет корицей и лимонным освежителем, кожей.