Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2005)

Ахматовскую манеру чтения Бернштейн (воспользовавшись формулой Георгия Чулкова) определял как “стиль скорбного воспоминания”. С особым чувством Шилов цитирует в своей книге отрывок из работы С. Б. “Эстетические предпосылки теории декламации” (Л., 1927). Основатель Института живого слова отмечает, что такой стиль, так же как и “насыщенный ораторский пафос Есенина, театрально-трагический пафос Мандельштама… надо признать особенностями декламации этих поэтов в гораздо большей степени, чем свойствами их поэзии”.

Позднее Бернштейн обратил внимание Шилова на такую особенность чтения Ахматовой, как интонационная завершенность произнесения каждого слова или словосочетания в стихотворной строке, и предположил, что время звучания читаемых ею стихотворений должно остаться неизменным вне зависимости от обстоятельств чтения. Лев Алексеевич взял позднейшую запись “Мне голос был…” и сравнил ее со второй частью “Когда в тоске самоубийства…”. Все совпало до секунды, сорок два года никак не повлияли.

Кстати, когда весной уже 1965 года Шилов привез эти записи самой Ахматовой в Комарово, они ее нисколько не заинтересовали. Ну, это обычное дело.

Зато она прочитала ему “Мужество” (единственная запись этого стихотворения!) и отрывки из “Реквиема”, велев хранить до лучших времен.

Максимилиан Волошин. 1. “С каждым днем все диче и все глуше…”. 2. “Неопалимая купина”.

Волошина записывали один раз, в апреле 1924 года. Именно эти два стихотворения. Между прочим, когда в 1977 году Шилов попытался для “Мелодии” в первый раз составить пластинку “Голоса, зазвучавшие вновь”, он рискнул включить туда стихотворение “На дне преисподней”, утаив от бдительного начальства, что это стихи памяти Гумилева и Блока. Правда, в тот, юбилейный для грамзаписи, год пластинка не вышла из-за Иосифа Уткина: отрывки из его “Повести о рыжем Мотэле” звучали, по мнению начальства, с сильным еврейским акцентом. Диск переверстали и выпустили через год, заменив, помимо прочего, и подозрительное стихотворение Волошина на другое.

Здесь — оба. В “Неопалимой купине” первая строфа — испорчена временем и не слышна совсем.

Сергей Есенин. 1. Монолог Хлопуши из драматической поэмы “Пугачев”. 2. “Исповедь хулигана”. 3. “Разбуди меня завтра рано”. 4. “Я покинул родимый дом”.

В есенинском чтении самое главное — это развенчание мифа: никакой напевности, только сжатая энергия и ярость. И так — во всех четырех треках.

Мало кто знает, что переписанный в 1940 году с бернштейновских валиков монолог Хлопуши (переписали “благодаря” Маяковскому и комиссии по его наследию), при довольно высоком качестве записи, оказался не совсем точен. Скорость звучания, оказывается, была уменьшенной, и соответственно изменился тембр. Надо было делать новую перезапись.

Но к 60-м годам валики уже совершенно износились, пошли трещинами, и новая перезапись с фонографа — будучи более точной — по качеству отличалась бы в разы от пленки 1940 года. Перезапись все же осуществили и именно по ней скорректировали ту предвоенную работу.

Результат Лев Шилов давал слушать современникам поэта, в том числе Августе Леонидовне Миклашевской. Все было сделано, кажется, верно.

В свое время Лев Алексеевич давал слушать эту запись — но уже с другими целями — артисту Театра на Таганке Владимиру Высоцкому. Теперь, когда слушаешь монолог Хлопуши в исполнении В. В., многое встает на свои места.

Владимир Маяковский. 1. “А вы могли бы?”. 2. “Послушайте!”. 3. “Гимн судье”. 4. “Военно-морская любовь”. 5. “Необычайное приключение…”.

О записях Маяковского, большую часть которых сделал также Бернштейн, известно много и написано много. Здесь следует упомянуть, что именно благодаря поиску оригиналов сотрудник Музея Маяковского Л. Шилов — в конце 50-х — впервые увидел своими глазами запущенную коллекцию Сергея Бернштейна. Прошло время, и он начал работать — и с ней, и с самим Сергеем Игнатьевичем.

Первый трек на диске, раннее стихотворение Маяковского “А вы могли бы?”, сегодня хоть как-то звучит целиком благодаря исключительно Василию Каменскому. Ветеран футуризма когда-то спас отбракованную ОТК первую пробную перепись голоса Маяковского, “сброшенную” уже в 1930 году на пластинку.

Осип Мандельштам. 1. “Нет, никогда, ничей я не был современник…”. 2. “Цыганка”. 3. “Я по лесенке приставной…”.

Два года назад Лев Шилов выпустил на CD большое собрание записей Осипа Мандельштама и размышлений о нем — его современников и потомков. Об этом мы, конечно, расскажем в очередном обзоре.

Я лишь еще раз напомню себе и читателю о временах, когда С. И. Бернштейн начинал свою работу. В те годы господствовала теория немецких исследователей, утверждавших, что говорить об интонации можно исходя из текста стихотворения. “[Однако] мы вправе утверждать, — писал профессор в 1927 году, — что „закон исполнения” в стихотворении не заложен; и даже более того, что нет единого закона исполнения какого бы то ни было стихотворения: для всякого стихотворения мыслим целый ряд не совпадающих между собой и в то же время эстетически законных декламационных интерпретаций. Произведение поэта лишь обуславливает известный замкнутый круг декламационных возможностей”.

Судя по воспоминаниям о Есенине, его “домашняя” манера разительно отличалась — в “мягкую”, задушевную сторону — от эстрадной. А у того же Мандельштама (который много думал и писал о звучании поэтической речи) “голос”, с которого он “работал”, держался одной и той же торжественной музыки.

О. Э., как известно, вообще считал, что поэзия по-настоящему живет лишь в звучании. Неудивительно, что он чрезвычайно ценил работу петербургского профессора Сергея Бернштейна.

Эдуард Багрицкий. Стихотворение А. Блока “Шаги командора”.

Вспоминаю, как волновался, говоря об этой записи, Александр Гордон, который пригласил осенью 2002 года Льва Шилова в свою (исчезнувшую ныне) авторскую ночную передачу. Очевидно, с давних времен А. Г. был “ушиблен” именно этим чтением. И я его понимаю: очень, очень красиво и драматично читал Блока одесский любитель птиц, астматик и книгочей.

Лев Алексеевич, помню, в конце передачи рассказывал об Анне Ахматовой, а Гордон попросил его почему-то закончить именно воспроизведением чтения Багрицкого (“И имя Анна, видите, прозвучало…”). Очень хотелось ему освежить старое впечатление.

Оба напряженно слушали чтение, пока не пошли титры. Было отчетливо видно, какое наслаждение, какой, извините, стресс получает наш известный телеведущий от грозного багрицкого звука.