Надин Гордимер - Совсем другие истории

Ну да, Люси, она у меня была четвертая. Та, которую ты, Коту, посылал вчера в лавку за мясом.

Кое-кто высказался в том смысле, что это случилось, когда констебль Тефо первый раз вышел дежурить в воскресенье вечером. Однако другие говорили, что это было, когда отчаянные головорезы из племени басото, которых прозвали «русскими», стали угрожать войной. И уж разумеется, после случившегося улица вернулась к тому, что ее обитатели называли спокойной жизнью.

Если констебль Тефо предполагал остаться в стороне от уличных сплетен, то он очень сильно ошибался. А само такое желание указывало на то, что он боялся быть втянутым в чужие дела.

Это был симпатичный и высокий человек, не настырный и не назойливый, а полицейского в нем только и было, что униформа. Во многих отношениях он был редкой птицей среди полицейских. Начальство относилось к нему с подозрением. Оно считало, что для хорошего стража порядка и блюстителя законности он слишком мягкий. А ведь для людей он именно страж и блюститель — для этого его и взяли на работу.

Поползли слухи, что Тефо влюбился.

— В конце каждого месяца сюда приезжает женщина, и он всегда ее целует. Иной раз думаю я, что поцелуи эти слишком уж долгие, — так считала Маню.

Казалось, никому и в голову не приходило, что эта женщина может быть его женой. Конечно, могло быть и так, однако оказалось, что жены у него не было. В сорок лет он все еще был не женат.

Маню чуть ума не лишилась, когда констебль Тефо заглянул к ней купить маисового питья.

— Вот увидишь, что будет, — изрекла Келеди, растирая зудящую от молока грудь.

По-прежнему Тефо оставался на посту, похожий на скалу: непокорный, надежный и грозный; обходя вверенный ему участок, он не позволял себе раздражаться и выходить из себя — и когда слышал тонкие намеки на толстые обстоятельства, и когда видел многозначительные ужимки и спиной чувствуя бронебойные взгляды.

Как-то Келеди сунула ему банку пива, которую держала под фартуком. Они поболтали немного, посмеялись. И так бывало часто — а это ведь опасные игры, вроде того, как мышка играет в прятки у льва на загривке.

— Как делишки? — однажды в воскресенье спросил Тефо жену лавочника Сун Ли — они стояли на веранде лавки.

— Осень плехо.

— А что так?

— Время такая.

— Гм… М-да.

— А ты осень жанята?

— Да уж, отдыхать не приходится, разве что на кладбище.

Она засмеялась: ей казалось, что полицейскому как-то не к месту думать о смерти, — так она ему и сказала.

— Ну, а как Китай?

— А я не из Китая, ха-ха! Я здесь родилась, ха — ха-ха! Вот потеха-то! — И она расхохоталась, показав испорченные, цвета ржавчины зубы, причем нижний ряд зубов прятался за торчащими вперед верхними, и все они были похожи на бурелом в лесу.

Тефо тоже рассмеялся — это же надо! — он-то думал, что они китайцы, которые по его давним, детским представлениям должны быть людоедами. Его живот трясся в такт смеху, а плечи вздрагивали, словно крылья у птицы, которая не собиралась улетать далеко.

Из лавки ее окликнул муж, и она собралась уйти. Тефо смотрел, как она шаркает ножками, а шлепанцы на таком ходу, казалось, пищали от боли. Подол платья попеременно прилегал к ногам в черных шерстяных чулках. Пучок волос на затылке словно вобрал в себя все фибры ее души и тела, и стоило, казалось, его развязать, как она вся рассыплется. Она подалась вперед, как будто шла против ветра, а Тефо отметил про себя, что никакого ветра не было.

Как-то в воскресенье Тефо зашел в лавку Сун Ли купить бутылку лимонада. Стояла жуткая жара. Крыши домов, казалось, из последних сил терпели безжалостный жар солнечных лучей. Все окна и двери были распахнуты настежь, а за недостатком веранд и полным отсутствием деревьев жителям только и оставалось потеть, пыхтеть, стонать да раздеваться чуть ли не донага.

Мадам Сун Ли обреталась за прилавком, положив на него локти и сложив руки. Она вполне могла сойти за статую какого-нибудь восточного божества, если бы не послеобеденная муха, которая с ленцой перебирала лапками, пытаясь устроиться на ее лице, и мадам мотала головой, пытаясь избавиться от несносного насекомого.

Констебль Тефо после каждого глотка тяжело вздыхал, глядя в окно на улицу. К чему ему надо привыкнуть здесь, среди прочего, так это к несчетным похоронным процессиям, следовавшим каждую неделю. По дороге на кладбище никак нельзя было обойти стороной Ньюклэр. Процессии были всякие — маленькие и короткие, большие и длинные, с нанятыми двухэтажными автобусами, автомобилями, грузовиками; с бедными, никому не ведомыми покойниками и с чванливо богатыми. И у всех процессий неизбежным был черный цвет.

Обычно процессии проходили по главной улице. Однако покойников было так много, что часто процессии выплескивались на соседние улочки.

Тефо вышел на веранду — просто так, чтобы не думать о жаре. Он смотрел на небольшую процессию, завернувшую на их улицу, и в голове у него мелькнула неясная мысль, как тень от облака в солнечный день.

На террасу, пошатываясь, вышел родственник Селеке. Одежда у него была такая, словно он переправлялся через множество речек и по крайней мере одну из них осушил. Все его звали просто родственником Селеке, и никому дела не было до его собственного имени.

Селеке жила на соседней улице. Нрав у нее был крутой, а язык острый. Но даже ей не удавалось вывести своего родственничка из того столбняка, в котором тот постоянно пребывал.

Келеди как-то поделилась с ней тем, что думала о нем:

— Вот увидите, что будет. Придет время — он будет себе на прокорм мышей ловить, у котов хлеб отбивать. — И она привычно потерла грудь.

А родственник Селеке и ухом не повел.

— Привет начальству! — закричал он, шатаясь, как кукла-марионетка на подмостках. — Эхма, никак гробы считаем? Многовато народу мрет, хе-хе! Как мухи дохнут, бедолаги!

Тефо кивнул. По улице ехал грузовик, который затормозил и остановился у китайской лавки.

— Покойники — народец тихий, — сказал родственник Селеке.

— Ну что, залил горючего? Давай дуй домой и проспись как следует.

— Это ты мне? Ну да, выпил, градус изучал. Только не надо со мной так, как с дурачками здешними. У них язык без костей. Пошли они знаешь куда! Кто еще в этой проклятой дыре по — английски может, как я?

— Никого нет, это уж точно, — сдержанно улыбнулся Тефо.

— Ты мне нравишься, командир. Большим человеком будешь. Вот смотришь сейчас, как возится народ со жмуриками, а потом гробы эти расскажут нам свою историю. Никак в толк не возьму — и чего это народ ко мне прицепился? Чего им неймется? Барахло, а не люди!

Небольшая группа людей с гробом на телеге, запряженной лошадьми, свернула на улицу. Скорбный экипаж состоял из трех женщин и четверых мужчин, не считая возницы. Мужчина — по-видимому, их духовный наставник — пел истово, перекрывая другие голоса. На нем был обтерханный стихарь поблекшего лилового цвета и белесая ряса. «Что-то он слишком уж молод для такого ответственного дела, как проводы душ усопших на небеса, — подумал Тефо. — Да, сейчас много молодежи увлекается религией…» Телега остановилась у дома почти напротив лавки Сун Ли. Сидевшие на ней спешились, и четверка мужчин подняла гроб и поставила на землю.