Надин Гордимер - Совсем другие истории

— Какую беду я на тебя навлекла, доченька! — воскликнула она. И тут другие женщины в комнате тоже запричитали. Вскоре весь дом наполнился плачем и жалобами. Какой ужасный звук! Сколько боли! Я уже поняла все — но мне надо было знать. И надо было за что-нибудь ухватиться. Я снова потянулась к матери — уже не для того, чтобы ее утешить. Что бы она ни сделала, как бы это ни было страшно, больше не имело значения. Мне необходимо было обнять ее просто из-за всей этой боли, скрутившей всех вокруг в один тугой узел. Мне нужно было стать частью этого узла, но при этом я хотела понять, что же произошло.

В конце концов мы с матерью дотянулись друг до друга и крепко сомкнули объятия. Когда я наконец разжала руки и огляделась вокруг, мне внезапно представилось, как вся эта боль мало — помалу вскипает гневом. Гневом, который нужно держать в узде лишь потому, что сейчас важнее другое — разделить общую беду.

Неторопливо и с удивительным для самой себя спокойствием я начала выяснять, что же все — таки произошло. Как будто по привычке собирала информацию для репортажа.

Это случилось днем, когда полицейские, патрулировавшие в нашем квартале, принялись палить наугад по улицам со своих бронемашин. Стоит ли описывать то, чего я не видела своими глазами? Как это так получилось, что ребенок умер именно тогда, когда полицейские и солдаты начали стрелять наугад по домам, по всему, что движется? Пулей разбило стекло в одном из наших окон. Тогда моя мать, приглядывавшая за внуком, пока я была на работе, перепугалась. Она схватила ребенка и побежала к соседям. И только добежав до соседской двери, заметила, что одеяльце, в которое завернут ребенок, мокрое. Она увидела, что ее руки в крови, потом поняла, что прижатый к груди сверток не шевелится… И обвинила себя в гибели внука.

Потом, во время очередного объезда, полицейские обнаружили толпу, собравшуюся у нашего дома. Они ворвались внутрь и увидели, что случилось. Сначала они вытащили мою мать на улицу и стали угрожать, что заберут ее, если она расскажет, как было дело. Та пообещала молчать. Но тогда они вернулись и забрали тело ребенка. И как им только в голову пришло, что это их спасет от разоблачения?

В тот вечер я особенно приглядывалась к Бунту. Он словно вдруг постарел. Мы стояли с ним вдвоем, обнявшись, посреди спальни. Целуя его, я заметила, как его лицо, еще вчера такое тонкое, внезапно стало одутловатым.

И в этот миг меня вновь охватил знакомый порыв, тот самый, что всегда приходил, когда я чувствовала, что Бунту грозит какая-то опасность, — порыв что-то дать ему, чем-то с ним поделиться. Лицо у него было, как у человека, пытающегося взять себя в руки и овладеть ситуацией. Но понятно было, что это ему не по плечу. Это выражение лица было хорошо мне знакомо. Оно появлялось всякий раз, когда Бунту сталкивался с силой, бесконечно его превосходящей, — силой, которая наверняка сметет его, но он должен хотя бы делать вид, что борется. Я крепко прижалась к его груди, словно пытаясь раствориться в нем… словно вдвоем мы могли бы противостоять этой силе.

— Не волнуйся, — сказал он. — Не волнуйся. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы восстановить справедливость. Все. Даже если придется подать в суд на полицию!

Я не ответила, и он тоже умолк.

И молчание это было мне знакомо. Но в тот момент я поняла еще кое-что: надо как-то разомкнуть эти объятия.

Подать в суд на полицию? Я слушала, как Бунту излагает свои планы.

— Юрисконсульт. Вот кто нам нужен, — сказал он. — Я кое-кого знаю в Претории.

И, пока он говорил, я чувствовала, как остывает вспыхнувший было жар близости. Когда Бунту опять умолк, пламя угасло. Я высвободилась из его объятий — медленно, но решительно. И зачем только он все это говорил?

Позже, когда все его планы пойдут прахом, ему придется заговорить снова: «Только через мой труп! Только через мой труп!»

Я промолчала. Я понимала, что должна просто ждать: он сам все почувствует и в конце концов склонится перед суровой правдой жизни.

У нас есть свой дом, можно было бы сказать. Чем не прекрасная жизнь для молодой супружеской пары? Я — журналистка, Бушу — сотрудник отдела кадров на американском заводе сельскохозяйственных машин. Он ездил в Штаты и вернулся, полный радужных надежд. Мы мечтали вместе. Мы с Бушу вместе старались построить идеальный дом. Сколько раз мы листали «Фемину», «Космополитен», «Дом и сад», «Автомобиль», как будто и впрямь надеялись, что и наша жизнь когда-нибудь заблестит глянцем этих журналов! Сколько времени мы проводили, разглядывая витрины! Но уже совсем по-другому, чем в ту субботу, за год до свадьбы. Теперь мы были заняты не друг другом, а вещами, которыми мечтали когда-нибудь украсить свой дом: мебелью, холодильниками, телевизорами, видеомагнитофонами, стиральными машинами и даже пылесосами, — всеми мыслимыми и немыслимыми вещами, сулящими безбедную, комфортную жизнь.

Особенно когда я носила нашего сына. И чего только Бунту не покупал в эти месяцы! А когда мальчик родился, Бунту купил новую машину. Семья, сказал он, должна путешествовать со всеми удобствами.

Вся жизнь Бунту сосредоточилась вокруг малыша. Ребенок еще не родился, а Бунту уже начал наводить справки в частных школах для белых. Туда, и только туда, он отдаст учиться своего сына, продолжателя его рода.

Мечты!.. Удивительно, как часто чудовищные сцены из моих репортажей терялись из виду за глянцевыми журналами наших мечтаний, как легко я забывала, что этот лоск и блеск — просто стряпня бульварных писак, торгующих мечтами в те самые дни, когда вся земля охвачена смертью. Но слова и образы бывают так сильны, что подчас убеждают и самих своих создателей.

Бунту выпало на долю долгое испытание. Каждый день он вставал рано утром и шел дальше и дальше по следу, ведущему к телу нашего сына. Я хотела ходить вместе с ним, но стоило мне собраться, всякий раз он качал головой:

— Нет, это мой долг.

Но каждый вечер он возвращался с пустыми руками. День проходил за днем, а нам так и не удавалось выяснить, где же тело нашего сына. И мало-помалу меня стали терзать нетерпение и злость. А Бунту считал нужным подробно рассказывать мне о событиях каждого дня. Я его ни о чем не спрашивала. Думаю, это была просто реакция на мое молчание.

Однажды вечером он сказал:

— Вышло постановление, чтобы нам вернули тело.

А в другой раз:

— Мы подали прошение министру юстиции.

Или вот еще:

— Я предполагал встретиться с начальником службы безопасности. Прождал целый день. А уже под вечер мне сказали, что он примет меня завтра, если выкроит время. Тянут резину.

Или так:

— Газеты подняли целую бурю протестов. Особенно твоя. Правительство не сможет закрыть на это глаза. Надо только подождать еще немного.