Надин Гордимер - Совсем другие истории

От окрестных красот прямо-таки дух захватывало. За причалом на склонах по сторонам дороги, ведущей к деревне отца в долину, среди рыжей осенней листвы замелькали ярко-красные пятна. Когда мы взобрались повыше, углубившись на территорию «округа», я сообразил, что это делянки, засаженные хурмой. Именно делянки, не сады. Прежде здесь были поля, расчищенные под пшеницу после войны, в голодные годы. Бабушка, когда-то владевшая оптовым складом, объяснила, что на смену пшенице пришли каштаны, а затем дошло дело и до хурмы.

Еще немного спустя дорога нырнула в оранжево-красные заросли: ослепительно красная охра окружила нас со всех сторон. И чем выше в гору мы поднимались, тем гуще и ярче становилась листва. Стоило выехать на сравнительно ровный участок, как сквозь листву проглядывали высокие, величавые дома на прочной каменной кладке, крытые то соломой, то черепицей, не в пример домишкам из долины, — все респектабельные, все в едином стиле. Наконец тетя Фуса притормозила на отроге, откуда открывался обзор на все четыре стороны. По одну руку гигантской глиняной ступой уходила глубоко под гору просторная долина. По ту сторону необъятного провала долины тянулась на уровне глаз однообразная, хмурая гряда голубых гор.

— Вот они, горы Сикоку, — сказала тетя Фуса. — Понимаю, почему наши предки после долгих блужданий по тропам между этих хребтов наконец нашли убежище от гонителей именно здесь, в чаще леса. А все же удивительно, как это они вопреки всем невзгодам по-прежнему мечтали основать новое селение. Грустно все это, — вздохнула она, обводя взглядом раскинувшийся перед нами ландшафт.

Иери помог бабушке выйти из машины.

— И я о том же думала, глядя отсюда, с высоты, — подхватила бабушка, — когда мы приехали на телеге покупать каштаны для склада. Но с тех пор уже много лет прошло, и теперь при виде этой деревни в долине я понимаю, что и для большой общины места здесь достаточно — прокормиться нетрудно. Да вот хоть на эти склоны посмотрите. Тут земли столько, что все уголки и закоулки за целую жизнь не обойдешь. Простор необъятный! Вот потому-то легенда о чудесах нашего леса и прожила так долго в сердцах здешних людей. Но, кроме тебя, Иери-сан, никто не положил эту легенду на музыку… Я слушала кассету, что ты мне прислал, прямо здесь, на этом отроге. Твоя музыка и впрямь наводит на мысли о лесных чудесах. А кстати, Иери-сан, о чем твое последнее сочинение?

— Называется «Подкидыш», — процедил Иери и многозначительно умолк.

Не я один вздрогнул от этих слов. Бабушка и тетя Фуса испуганно замерли, словно окаменели, не решаясь даже повернуть головы. Удивительно, подумал я, между ними столько лет разницы — все-таки мать и дочь, — а реагируют совершенно одинаково. Я вспомнил о матери, оставшейся там, в далекой Калифорнии, и внезапно сердце зашлось от любви. Я едва не закричал в голос: «Помоги и мне, мама! Не оставь и меня “в беде”!» А Иери, всколыхнувший во мне эту боль, уже беззаботно шагнул за обочину, туда, где уступом ниже алела делянка хурмы, коротко подстриженной для сбора урожая. Склонившись над красным в желтых крапинках листом, он стоял и вдыхал запах дождя в сверкающих каплях…

— Не подходи так близко, Иери! — воскликнул я. — А не то решат, что ты пришел воровать хурму!

Слова сами сорвались с губ, но совсем не они накипали в тайниках сердца.

— Никто ничего такого не подумает, — возразила бабушка, пряча улыбку. — Будь это лет десять-пятнадцать назад, фермеры обнесли бы поля заборами. Но теперь все переменилось. Перед каждым фермерским домом — целые горы спелой хурмы, ты заметил? И это только та, которую выбраковали как переспелую, негодную для перевозки. Хурмы тут — ешь не хочу, на нее уже и ребенок не позарится… Да, Ма-чан, дети… Поглядишь на детей — сразу видно, как быстро меняется жизнь. Когда я была маленькая, мы носили соломенные сандалии; у каждого было всего одно кимоно без подкладки и один-единственный отрез красной ткани для оби. Мы собирали хворост, разводили костры прямо на земле и пекли бататы. А бывало, заходили в реку, раздевшись по пояс, и ловили рыбу бамбуковыми корзинками. Ты же видел книжки с картинками, помнишь?.. «Детские традиции в старину», «Детские праздники»… Все точь-в-точь так и было, как там нарисовано.

— Вы живете, как в старину, бабушка, — вмешалась тетя Фуса. — А мы уже и старину, и современность обогнали. Иери и другие уже шагнули в будущее.

— Будь по-вашему, — уступила бабушка. — Но что мешает старине побеседовать с будущим запросто, без затей? Иери-сан, не расскажешь мне о своем последнем сочинении?

— С удовольствием. — Иери вмиг оживился и, распрямившись, зашагал обратно к нам.

— Ну а мы с тобой, дети современности, пройдемся и тоже кое о чем поболтаем, — обратилась ко мне тетя Фуса. — Современности с будущим нетрудно найти общий язык.

Как я и подозревал, тетя Фуса хотела с глазу на глаз расспросить меня — как современница современника — о «Подкидыше». Рассуждала она в свойственной ей практичной манере. Она без обиняков заявила: если Иери чувствует себя одиноким из-за того, что мои родители застряли в этом американском университете, я должен позвонить им и попросить вернуться немедленно. Кей-чан пишет по-японски, так чего ради ему торчать в Америке, обременяя эту страну в трудные времена, когда курс доллара упал так низко? Он утверждает, что ему необходимо общаться с коллегами, но много ли ему толку от общения на английском, когда он его от французского едва отличает? Кей-чан, сказала тетя Фуса, сам ей в этом честно сознался в последнем телефонном разговоре.

Я так и не смог объяснить ей, что отец «в беде». Я сказал лишь, что Иери вовсе не чувствует себя брошенным ребенком: пока он работал над «Подкидышем», ничего такого я за ним не замечал. Он переживал только насчет струнных в финале, да и вообще его волновала не столько тема, сколько техническая сторона дела.

Тетя Фуса припарковалась на одной из природных смотровых площадок волнообразного гребня: стоило пройти еще немного, и вся долина, все днище глиняной ступы раскинулось под нами как на ладони. Выше по течению река начинала петлять, совсем как дорога, по которой мы приехали, и ослепительно сверкала на солнце всеми своими излучинами. Поодаль высился отростком леса сплошь покрытый кипарисами холм, а над кипарисами вздымались вековые кедры, неудержимо рвущиеся в небо. Среди этих деревьев совсем не к месту торчала бетонная коробка с высокой трубой. Время от времени труба выталкивала клубы белого дыма. Тетя Фуса сурово уставилась на трубу и как будто погрузилась в раздумья.

А я все разглядывал небо — голубое и ясное, словно и не было никакого дождя, пролившегося на нас совсем недавно. Задержавшись взглядом на солнце, я чихнул, и весьма кстати, ибо это наконец вывело тетю Фусу из задумчивости, о чем бы она там ни размышляла — о «Подкидыше» Иери, о смерти дяди или, что всего вероятнее, о том и другом одновременно.