Надин Гордимер - Совсем другие истории

Каждый день ему снилось, что он борется с Гераклом и побеждает его. В кругу богов, который он видел во сне каждую ночь, он будет сражаться плечом к плечу, кость к кости, не давая ему сделать ни одного обманного движения и с легкостью избегая предательской веревки, свистящей в пыли под ногами, заставляя его бороться, как мужчина, лицом к лицу. Его лицо, руки и торс потеют, как это бывает только у мужчин. Шкура лошади тоже лоснится от пота. Тысячелетиями этот сон возвращался с завидным постоянством, и финал всякий раз был одинаков: он карал Геракла за смерть Несса, вложив всю мощь человека и коня в свои мышцы и члены. Прочно упершись в землю всеми четырьмя копытами, словно вознесшись к небесам на четырех столбах, он поднимал Геракла в воздух, обхватив его могучими руками и сжимая все сильнее и сильнее, пока не слышал хруст первого ребра, затем второго, и, наконец, пока с треском не ломался позвоночник. Тело Геракла бессильно сползало на землю, словно тряпка, и раздавались громкие аплодисменты небесной публики. Победитель не нуждался в призе. Встав с золотых тронов, боги уходили прочь; круг становился все шире, пока их сияющие фигуры не скрывались за горизонтом. Лишь в проеме двери, через которую Афродита взошла на небо, сияла яркая звезда.

Тысячелетиями он скитался по земле. Шли века, бесконечные и непостижимые, как тайна бытия, а он все странствовал за солнцем. Когда он проходил через селения, люди выходили на дорогу и бросали цветочные гирлянды на спину коню, а человеку надевали на голову венки. Матери протягивали ему своих детей, чтобы, поднятые в воздух его могучими руками, они раз и навсегда перестали бояться высоты. И каждый раз под покровом ночи устраивалась тайная церемония: в центре круга деревьев, символизировавших богов, бессильные мужчины и неплодные женщины проходили под брюхом коня: люди верили, что это обеспечит плодовитость и восстановит жизненную силу. В определенные дни года они приводили ему кобылу и поспешно скрывались в домах: но того, кто однажды по неосторожности или из дерзости подглядел, как он покрыл кобылу, как и полагалось коню, а потом горько плакал, как человек, боги поразили слепотой за такое святотатство. Эти союзы никогда не приносили плода.

А потом мир изменился. Кентавров гнали и преследовали, так что им пришлось укрыться в непроходимых чащах. Вместе с ними люди ополчились и на других тварей: на единорогов, химер, оборотней, козлоногов и тех муравьев, что больше лисицы, но меньше собаки. На протяжении десяти человеческих поколений эти изгнанники скрывались в лесах, но время шло и жить стало невозможно даже там, так что все они постепенно исчезли. Единороги вымерли; химеры спарились с землеройками, и так появились летучие мыши; оборотни прижились в городах и деревнях рядом с человеком и лишь в определенные ночи вспоминали о прошлом; род козлоногов тоже пресекся; муравьи выродились и стали мельче, так что теперь их уже невозможно было отличить от прочих насекомых. И вот кентавр оказался предоставлен самому себе. Тысячи лет он мерил копытами землю, насколько позволяло море. Но стоило ему почувствовать, что он приближается к границам родного края, как он поворачивал обратно. Шло время. Постепенно вокруг не осталось ни клочка земли, где он мог бы чувствовать себя в безопасности. Он стал спать днем и покидать убежище только в сумерках. Идти и спать. Спать и идти. Для этого не было иных причин, кроме того, что у него были ноги и время от времени телу требовался отдых. В еде он не нуждался. А спал он только ради снов. Что до воды, то он пил просто потому, что на пути встречалась вода.

За тысячи лет он мог бы пережить тысячи приключений. А тысяча приключений едва ли стоит одного настоящего. Это и объясняет, почему все они, вместе взятые, не идут ни в какое сравнение с тем случаем, когда, уже в этом тысячелетии, посреди бесплодной каменистой пустыни он увидел человека в доспехах, вооруженного длинным копьем, верхом на тощей лошади, сражавшегося с целой армией ветряных мельниц. Он видел, как всадника зацепило крылом и потащило наверх, а другой человек, коротенький и толстый, сидевший на осле, кинулся к нему на помощь, громко крича от ужаса. Он слышал, как они говорили на неизвестном ему языке, а потом уехали вместе: тощий — так и не придя в себя, толстый — жалобно причитая, на хромающей лошади и совершенно невозмутимом осле. Он хотел было кинуться им на помощь, но, бросив еще один взгляд на мельницы, галопом поскакал к ним. Остановившись перед первой, он решил отомстить за тощего человека в железной одежде и крикнул ей на своем родном языке: «Даже если у тебя больше рук, чем у гиганта Бриарея, я заставлю тебя заплатить за оскорбление». Крылья у всех мельниц были переломаны, а кентавра преследовали до границы соседнего государства. Он пересек вересковые пустоши и достиг берега моря. И оттуда повернул назад.

Кентавр, человек и зверь одновременно, крепко спит. Все его огромное тело погружено в покой. Сны приходят и уходят; сейчас конь мчится галопом под ярким солнцем одного дня из далекого прошлого, так что человек видит позади тень гор, которые словно несутся вскачь вместе с ним, или это он взбирается на вершину по горным тропкам, чтобы с высоты взглянуть на громкозвучное море и в беспорядке разбросанные в белой пене черные острова, окутанные сверкающей водяной пылью, словно они только что поднялись из морских глубин и в изумлении окидывают взором умытый сияющий мир. Это не сон. Ветер приносит соленое дыхание моря. Человек набирает полную грудь воздуха и простирает руки к небу, а конь под ним весело чеканит копытами по гладким мраморным уступам. Увядшие листья, покрывавшие его лицо, давно улетели. Высокое солнце покрыло кентавра пятнистым узором света и тени. Его лицо еще нельзя назвать старым. Но и молодым, пожалуй, тоже — раз уж мы говорим о тысячелетиях. Его можно было сравнить с лицом античной статуи: время не стерло черты, но оставило на них свой след, достаточный, чтобы понять — он знал немало бурь. Маленький солнечный зайчик пригрелся у него на щеке, медленно скользит к уголку рта, щекоча и согревая кожу. Человек открывает глаза — с пугающей внезапностью статуи. Змея лентой струится в подлесок. Человек подносит ладонь ко рту и чувствует солнце. В тот же миг конь встряхивает хвостом и с размаху шлепает им по крупу, отгоняя овода, приготовившегося пировать на нежной коже, затянувшей длинный шрам. Конь быстро поднимается на ноги, увлекая за собой человека. День почти догорел; скоро на землю опустятся первые ночные тени, но пока можно еще поспать. Шум моря, которое не было сном, все еще отдается в его ушах — это не настоящий грохот прибоя, а, скорее, видение бьющихся о берег валов, которое на дне его глаз превратилось в громкозвучный пэан волн, катящихся по морским просторам и кипящих в скалистых устьях, стремясь вверх, к солнцу и синеве небес, которая тоже сделана из воды.