Иосиф Гольман - Хранитель Реки

В восемь рук, как гигантские муравьи, мешая друг другу, но не в силах отойти в сторону (только Ефим, не принимая участия, с удовольствием глядел на это беснование), мы закутали так и не проснувшуюся Надюху в бушлат, выволокли из машины и перетащили в дом.

Там рассмотрели наше вновь обретенное счастье внимательно. Надюха явно была жива-здорова. Только туфельки у нее были не красные, а темно-серые. Да еще она даже во сне крепко прижимала к груди большую куклу. Но мы уже поняли, что это подарок Береславского.

Ефим Аркадьевич, как и положено звезде вечера – а так оно, несомненно, и было, – не торопясь вымыл руки, плотно перекусил приготовленным еще днем тушеным мясом с грибами и только после этого приступил к рассказу о пережитом.

И так, как внимали ему слушатели, наверное, не было ни на одной из тысяч его лекций, прочитанных студентам, даже самым-самым примерным …

Место:Прионежье, райцентр Пудож.

Время:три года после точки отсчета.

Белый «Лендкрузер» Мойши долетел до Пудожа еще быстрее, чем отнюдь не тихоходный «Патрол» Береславского.

На звонок рекламист ответил сразу. Его уже начала доставать навязчивая забота Мильштейна, звонившего чуть ли не каждые два часа. «Совсем свихнулся старый, на почве нервной работы», – так или почти так оценил эмоции этого нетрусливого раньше человека Ефим Аркадьевич.

Но на последний вызов отреагировал честно, пришел к указанному перекрестку у единственной в городке бензозаправки и взгромоздился на переднее комфортабельное кресло «крузера».

– Тебе все может показаться несерьезным, – с места в карьер начал Мойша. – Ты даже можешь считать меня жертвой нервной работы.

На этом месте Ефим Аркадьевич вынужденно покраснел и смущенно опустил глаза вниз.

– Но я нюхом чую, – продолжил гнуть свое Мильштейн, – нюхом чую опасность. Эпизод не завершен.

– Вы же в Москве сказали: главная причина тревог устранена.

– Значит, я ошибался, – мягко, как ребенку, объяснил ему начальник службы безопасности «Четверки».

– Ну и чего нам теперь ждать? – резковато спросил профессор.

– Пока не ведаю, – задумчиво ответил бывший боец спецназа. – Для начала ты расскажешь мне подробно, очень подробно, все, что знаешь.

– Да ничего я не знаю! – вырвалось у Береславского.

Такое славное солнце шло к закату, такие еще чудесные картинки можно было отснять в этом городишке и его ближайших пределах! А тут сиди и обсуждай с дружественным киллером неведомые происки неведомых сил!

– О чем же ты мне, Ефим Аркадьевич, не пожелал рассказать по телефону? – задушевно поинтересовался Семен Евсеевич.

У Ефима Аркадьевича меж лопаток прошла холодная волна. Хорошо все-таки, что они с Мильштейном не враги.

– Ладно, расскажу, – наконец решился профессор: в конце концов, у Мильштейна такая профессия, что никому и ничего из услышанного он без нужды не передаст, а нужды такой Береславский в своей близкой к фантастической истории не видел.

– Девочку я встретил в Вяльме, деревня тут такая недалеко. Удивительная оказалась девочка.

– Взяла за сердце? – понимающе ухмыльнулся старый лис.

– Да нет, реальная девочка, не девица, – отчего-то разозлился профессор. – Лет пять, может, шесть.

– Хорошо, хорошо, – поощрил начавшего «колоться» собеседника Мойша. – Только давай по порядку. Ты зачем в эту Вяльму поехал?

– Там прячется Вадим Оглоблин с женой, бывший раб Велесова. Художник. Он ему шишкинские фуфелы рисовал, которые вам пытались втюхать.

– Про художника ты ничего раньше не говорил.

– Слушай, Семен, это уже пройденная история, тем более со счастливым концом. И работал Вадик под давлением, ты же понимаешь.

– Ладно, мне до твоего Вадика дела нет, – холодно улыбнулся Мойша. – Меня интересуют необычные истории, а эта обычная. Давай дальше.

– В общем, я нашел Вадика через его женщину, Лену Овалову и приехал в Вяльму убедить Оглоблина со мной сотрудничать. С фальшаками он так и так завязал. Я же намерен поднять его собственное имя.

– Понял. Давай ближе к тайнам. – Мильштейн умел сразу отделять важное от неважного, по мере, так сказать, поступления.

Но Береславский уже начал рассказывать, а каждое созданное им повествование – неважно, устное или письменное, рассказанное в домашнем кругу или посланное в престижное издательство, – должно было отвечать строгим представлениям автора о литературном качестве. Поэтому Мильштейну пришлось выслушать не только преамбулу, но и полноценное литературное описание всех предшествующих событий и мест действий. Семен Евсеевич, понимая, с кем имеет дело, сказителя не торопил.

– Короче, у Бакенщика этого, вяльминского, есть дочка, не похожая ни на маму, ни на папу.

«Это не странно», – подумал грустно Семен Евсеевич. Он сам тоже был совсем не похож ни на маму, ни на папу. Хотя чем старше становился, тем сильнее сомневался в том, что это хорошо и правильно.

– А еще эта девочка все знает.

– Как это все? – не понял Мойша.

– Ну, все, о чем ни спросишь. Если она хоть раз об этом читала или слышала – уже не забудет. В шахматы обыгрывает мастера спорта, знает иностранные языки и … – замолчал, подбирая слова, Ефим.

– Что? – Вот теперь Мильштейн заинтересовался.

– И при этом остается обычной мелкой девчонкой. Поскакать, попрыгать, в куклы поиграть. Я вон куклу ей купил в универмаге, здоровенную. Наверняка будет счастлива.

– Интересная история, – сказал Мойша, правой рукой потирая левую сторону груди.

– Что, сердце схватило? – напрягся Береславский.

– Обойдется, – сказал Семен, недовольный, что кто-то заметил его слабость. – А что ты знаешь про родителей девочки?

– Почти ничего. Они, я так понял, вообще скрытные люди. Может, боятся повышенного внимания к ребенку. Сам знаешь, попасть в руки врачей и ученых – тяжкий случай.

Мильштейн знал. Однажды, в буйные девяностые, ему даже пришлось больше месяца провести в Институте имени Сербского. Это было куда лучше, чем лет пятнадцать провести в еще более неприятных местах. Но удовольствия подобные воспоминания все равно не вызывали.

Он и сам не мог понять, что вызывало в нем такую настороженность. И город не казался ему, как Ефиму Аркадьевичу, веселым и открытым. И солнышко не радовало.

С солнышком, кстати, тоже начинался напряг: слева, со стороны Онеги, явно надвигалось ненастье. Светило пока не померкло, но Мойша не удивился бы вечерней буре.

– Не нравится мне все это. Не знаю почему, но не нравится, – пробурчал, ни к кому не обращаясь, Мильштейн.

Ефим ничего не ответил. Его внимание привлек подъехавший к колонке мотоциклист. Мотоцикл был красный, а байкер, как и положено, – черный. Странным, пожалуй, было лишь то, что за спиной байкера сидела совсем мелкая девица. Просто карлик какой-то. Мотоциклист пошел платить за топливо, а пассажирка, видимо уставшая, сняла шлем и оказалась совсем девчонкой. А еще через секунду Ефим Аркадьевич буквально онемел от удивления: девочка повернула голову, и не было никакого сомнения, что это Надюха!