Антон Уткин - Самоучки

— Время наше такое… — постанывал он. — Современность в руки не дается.

— Да, понимаю, — согласился я. — Но выход есть. Честное слово, сюжет перед вами. Да вы так и пишите: вот “новый русский” четвертой гильдии, ему кажется, что он любит актрису. Парочка хоть куда.

— Никакой я не “новый”, — прервал меня Павел. — Просто Паша.

— А если нет, так подождите. Скоро увидим, чем закончится.

— Вот именно, должно же это чем — нибудь закончиться! — сказал Павел в сердцах.

— Некоторые вещи, — возразил Стрельников, — такие, например, как жизнь, никогда не заканчиваются.

— Эпическое сознание здесь плохой помощник — только навредит. Несколько поцелуев, немножко мистики, закат на Воробьевых горах, ужин в клубе, пятая скорость — и суп готов. Главное не пересолить. И будет у вас мелодрама с элементами всех родственных жанров. Слез не хватит. Да мы с вами об этом уже говорили, — заметил я ему. — Полтора месяца назад.

Он выпятил нижнюю губу:

— В самом деле? Что — то не помню.

Павел по — прежнему обедал в своей обшарпанной столовой, не смущаясь насекомыми и бездомными. Столовая работала по своему назначению, но там уже вовсю готовились к ремонту: у стен были свалены мешки с ветонитом, стояли стопки ведер, и представитель ремонтно — строительной фирмы — пожилой человек в сильно потертых джинсах — бродил с блокнотом под закопченными сводами, время от времени задирая голову вверх, и подолгу рассматривал красоты времени, обратив к серому потолку откровенно багровое лицо с фиолетовыми прожилками у носа.

Дело шло к закрытию. Зина сидела за кассой на высоком стуле с низенькой спинкой — не больше школьного учебника. Павел сказал десяток слов представителю ремонтной фирмы, потом подошел к раздаче. Зина улыбнулась грустно, у нее были красноватые глаза.

— У меня у мамы пять лет сегодня, — сказала Зина. — Помянем?

— Чего ж, — сказал Павел, зачем — то оглянулся и полез в карман.

— Есть, есть, — угадала Зина его заботу. — Все есть. Люда, посиди! — крикнула она куда — то за перегородку, и на ее место уселась девушка с черным бархатным обручем в каштановых волосах. Посетителей уже не было, и девушка читала какой — то роман в пестрой глянцевой обложке.

Мы устроились в углу. За одним столом ковырялась в тарелке бродяжка в сером оборванном армяке — это была изнанка бывшей шубы, захватанной спереди: на груди и на животе, — а еще за одним мужчина читал газету. Зина принесла водку и только что вымытые, мокрые еще стаканы. Потом сходила за огурцами. Огурцы прибыли в двухлитровой банке и отливали какой — то пепельной, дымчатой синевой.

— “Левша”, — прочитал Паша название водки. — Тот самый, что ли?

— Угадал, — ответил я.

Он усмехнулся и передал бутылку Зине, и она осторожно разливала, ровняя край.

— Наша водка, тульская, — сообщила она. — Я сама оттуда. Из — под Тулы.

— Ну, царство небесное, — провозгласила она и медленно выпила. Ее полное лицо пошло красными складками, а родинка, похожая на бородавку, побелела. — Все тогда — в город, в город, а что здесь, в городе — то? До пенсии доработаю, год до пенсии остался, — сказала Зина. — Ну, не год, может, чуть побольше… У нас красиво, — мечтательно протянула она, и на ее глазах выступили слезы. — Домики деревянные, палисаднички… А что толку? Сначала в Каширу уехала, там жила три года.

— Ока широка, — сказал я негромко, припомнив один этимологический апокриф.

— Да, что говорить. — Зина посмотрела в сторону. — Ни там, ни здесь теперь, вот как, Павлик. — Опершись на локоть, она зажала рот ладонью, достала из — под передника цветастую тряпку и вытерла глаза.

Павел играл трубкой своего телефона: то покачивал на пальцах, то сжимал в кулаке, как гранату. Усик антенны гнулся, цепляясь за край стола, и, распрямляясь, туго вибрировал.

— Вот она, жизнь — то какая, — промолвила Зина и опять посмотрела в сторону, — что лучше и не жить.

Я смотрел, как бродяжка щепотью коричневых пальцев захватывала с тарелки крупицы гречневого гарнира и высыпала их в рот, отверстый черной овальной дырой.

— Бери огурчики, сынок, — сказала мне Зина и подвинула банку.

Мы сидели задумавшись. Паша взялся было за бутылку, но Зина прикрыла свой стакан ладонью. На безымянном пальце у нее сидело тоненькое серебряное колечко, которое, казалось, вросло в пухлую мякоть фаланги.

— Хватит, еще кассу снимать.

Павел напоследок пнул мешок со штукатуркой, и мы спустились к машине.

— Беленькой скушали? По — онял, — ухмыльнулся Чапа, почувствовав запах водки, но никто ничего не сказал.

Мы ехали, и все эти глуповатые рекламные прелести на придорожных щитах казались мне еще более неуместными, чем когда бы то ни было. Небо, грубо задрапированное тучами, тяжело серело, навалившись на самые здания и доставая до асфальта. Голые деревья вдоль улиц, их тонкие ветки выглядели просто засохшими кустами бурьяна и ничем больше.

Перед светофором образовалась пробка, выхлопные трубы выпускали сизые струи, которые рассеивались, оседая гарью на железные борта и обочины.

“Все дым, — вспомнилось мне, и я подумал: — Ах, как верно Тургенев подметил, ах, как верно!”

И еще я подумал, что пора нам переходить к Чехову.

Спустя недельку Стрельников привез нас в какой — то бездревесный переулок, перпендикулярный Чистопрудному бульвару. Мастерская чудес располагалась в кирпичном четырехэтажном доме, подновленном бежевой охрой. Надписи на двери, обшитой вагонкой, никакой не было — одно лишь переговорное устройство с кнопками, и сбоку бдил глазок видеокамеры. Рядом стоял крохотный джип, наглухо облепленный снегом. Дверь открыл мальчик и, ничего не сказав, вежливо пропустил нас внутрь. Надпись оказалась с внутренней стороны двери: ТОО “Чудо” разноцветными буквами. Буквы “о” были белыми, “ч” серой, “у” зеленой и “д” газетно — черной. Кавычки были одного цвета с “д”. Мальчик закрыл дверь и проводил нас в комнату. Стены ее беспорядочно покрывали желтенькие липучие бумажки с фломастерными записями и жирными восклицательными знаками. Из мебели были только стол и два серых вертящихся кресла с буковыми подлокотниками. Настольная лампа в черном колпачке нависала с тонкого держателя, изогнутого дугой, как удочка. За столом, уткнувшись в экран компьютера, сидел молодой человек и постукивал пальцами по краю стола, как если бы играл на пианино. Короткие темные волосы аккуратно облегали его абсолютно круглую голову. Ровно подстриженная челка, разделенная на перья, закрывала лоб до половины — на древнеримский манер; на щеках лежали бакенбарды. Подбородок украшала бородка клинышком — волосок к волоску, а в мочке уха блестела маленькая неброская сережка, напоминавшая Зинино колечко. Кудесник, похожий на кота, оценивающе посматривал на Павла зелеными глазами.