Роберто Пацци - Конклав

Откуда взялся ветер? Не мог он войти через окна – они были хорошо закрыты. Ни дуновения из-под дверей. Но свежее дыхание смерти уже пронизывало присутствующих до костей и леденило кровь.

Потом произошло нечто странное, прекратившее протест против этого человека, который все еще продолжал передвигаться мелкими шагами в сторону стены с фреской, пока не достиг ее.

Угамва что-то произнес, громко повторил, повторил еще громче и же с мукой в голосе закричал, что было сил, да так, что казалось его статная фигура согнулась пополам.

Через мгновение фреска «Страшный Суд» оживилась, засверкала по-новому, фигуры и цвета на ней восстановились.

Мощный ветер приглушил звук удара, разнесшийся по всей Сикстинской капелле, – от заклинателя, черного кардинала Угамвы, ворожба которого прогнала Зло, не осталось и следа. Он исчез, испарился таким же чудесным образом, как прежде пропали цвета на стенах, теперь вернувшиеся во всем своем блеске и живости.

Напрасно четыре швейцарских гвардейца искали его, трогая воздух, где несколько мгновений тому назад он боролся с ними и против ярости ветра. Безуспешно они его искали по всей капелле, у входов, в вестибюлях и в ризнице. Огромный заклинатель духов пропал из конклава, казалось, навсегда.

В этот вечер маронитский архиепископ Абдулла Жозеф Селим зашел перед ужином к своему соседу по Сикстинской капелле, к кардиналу Мальвецци, чтобы отдать ему книги, которые брал почитать. Долгое заключение в конклаве сказалось на весьма слабом здоровье епископа. Смирение этого человека удивляло и наставляло душу туринского коллеги. Сидя напротив зажженного камина пока монсеньор Контарини готовил ужин, двое других обсуждали дневные события, говорили о вечернем голосовании, впервые удачном, хоть и присутствующих было меньше. Многие из членов Святой Коллегии закрылись в своих комнатах, все еще напуганные сменой кандидата на место следующего папы – выступление бразильского епископа изменило результаты голосования, поскольку двадцать два голоса латиноамериканских кардиналов были отданы ему. Но и его позиция казалась шаткой, разброс в голосах увеличился. Мальвецци удивился, получив еще один голос, кроме того, от ливанца, от которого тогда услышал вопрос:

– И что ты знаешь о возможностях Бога из того, что ты не смог бы сам?

Теперь эта фраза, которая произвела сильное впечатление на него почти два месяца назад, пришла на память в этот момент и приобрела более трагический и необычный характер. Почему Бог отступает от сыновей своих, как в этот страшный день: один из них, виновный только в знании магии, проглочен силами Зла.

Значит ли это, что в тот момент Спаситель оставил поле битвы? Конклав в своей долгой истории, собиравшийся всего на несколько дней для выборов, происходящих согласно божескому Проведению, теперь мучительно тащился и этим вызвал уход Бога?

Может быть Он по-другому обозначил свое присутствие? Может быть Он выбрал другие способы для дарения благодати и его представления?

Мальвецци всю предыдущую ночь размышлял над страницами Библии, где описано безумие Саула, мучившегося знанием того, что его покинул Спаситель, и неведовавшего еще, что молодой Давид уже секретно был помазан Самуилом на царство Израиля. Дьявол стал господином смущенной души царя Саула, осужденного на скорую смерть.

Неужели Церковь отдалилась от Бога, как душа Саула? Если это так, куда же будет прятаться молодой Давид?

Некоторые из своих вопросов Мальвецци, доверяя марониту, задал ему. Ливанец несколько минут слушал, пристально глядя на огонь в камине, а кот пристроился рядом с ним и терся об его сутану. Когда Мальвецци закончил говорить, маронит долго молчал. Потом, медленно произнес несколько слов, приглашая коллегу более широко смотреть на ту войну, в которую втянуты христиане и враги Христа. Спаситель отвернулся не только от Церкви, но и от половины человечества, не покинув только ту часть неудачников, которые победней. Эгоизм, обряженный в экономический прогресс, мечущийся от повышения курса к понижению и наоборот, продолжается, в конечном счете, в недовольстве обществом богатых на Западе, что и является нарциссизмом победы Зла. Добро живет в молчании, где не звучат голоса силы и власти.

Более или менее об этом как раз и говорил кардинал Бразилии. Вот они, не оставленные Богом, все тут. Слаборазвитые народы Латинской Америки, миллионы эмигрантов из России, погибающие под властью мафии; отверженные, гонимые от всех столов курды, бирманцы, иракцы и иранцы под гнетом их аятолл. У Церкви уже нет привилегированного положения в этой борьбе за благополучие, потому что она, как и все человечество, только замешана в нее. Но он с другой части света, разделенной войной между людьми разных конфессий и различных рас, знает, что Церковь не всегда и не только – официальная католическая Церковь. И Бог в его Ливии часто предстает не перед богатыми католиками, а перед бедными мусульманами.

На это последнее утверждение маронита Мальвецци ответил жестом удивления, передвинув немного кресло. Падет ли Откровение с этим тезисом? К чему приведет искусство свидетельствовать каждый раз ту правду, что Церковь суть учитель и хранитель истины?

Патриарх подумал еще. Потом ответил, что это так и есть, что он еще больше теперь доволен сам собой – голосовал за него. В этом конклаве никто другой, кроме него, Мальвецци, не сможет следовать римскому духу, италоцентризму папства. Проблема ведь в том и состоит, что выбирать нового папу, значит еще раз призывать Христа вести человечество с помощью Его наместника. Вполне сознавая, что сказал что-то совсем уж тяжкое, что подняло на ноги немало обескураженного его собеседника, Абдулла Жозеф Селим затих.

Сейчас же фраза, что недавно вспомнил Этторе Мальвецци: «И что ты знаешь о возможностях Бога из того, что ты не смог бы сам»? – сбила его с толку и приобрела уже совсем другое значение. Приглашенный ливанцем посмотреть на паралич конклава не как на порочное вторжение Зла, а как на новый выбор поля действия Добра, оставившего ненадолго Рим, и исключительное право первенства Рима, что представлять должен был он, Мальвецци, развеяло сомнения туринского кардинала, что мучили его ночью, когда он перечитывал страницы Библии о Сауле и его безумстве.

Часы в кабинете пробили девять. Патриарх оперся о свою трость, стоявшую около его кресла, и поднялся, чтобы проститься с другом и вернуться в свои апартаменты. Привыкнув оставлять постель всего лишь на несколько часов, даже днем, кардинал, с трудом дыша от мучившей его энфиземы легких, подошел к Мальвецци, обнял его трижды, как это делают восточные люди, и повернулся пожать руку Контарини.