Роберто Пацци - Конклав

– Ну, так ты мне дашь номер телефона Франческо?

– 05165632, можешь звонить когда тебе удобно, он в комнате один.

– Хорошо, завтра утром, после мессы, часов в восемь позвоню. Передай ему.

– Я его сейчас предупрежу. Постарайся звонить нам почаще.

Но как это – звонить почаще. Не говорить же ей – мол, сижу между курами, котами и совами, в постоянном страхе перед очередным наступлением Злого Духа, заставляющего кардиналов думать о побеге, Злого Духа укравшего патриарха из Бейрута и веру в реальность существования выборщиков викария Христа?

Она ведь не видит, в какой атмосфере тут ему живется. Она ведь не сможет понять склонность молодых капелланов, да и пожилых прелатов к сладчайшему безумию. Не может же он рассказывать такие вещи, да и привыкать стал к этой атмосфере тихого течения времени, словно к вечности. Может быть, так начинается сумасшествие? Может быть, так начинается старость – под сурдинку, потихоньку впадаешь в детство; тело теряет цвет, арку бровей, мягчит грудь, округляет бедра? И болезни незаметно захватывают всего человека. Вот и выходит, что конклав стал школой настоящих упражнений в духовности, вершину которой не могут освоить ни черный кардинал, ни, тем более, иезуиты.

Нет, такое ей рассказать невозможно. Позвонит Франческо завтра, не теперь, чему так удивилась сестра. Что-то его в данный момент держит, впрочем, как и другие просьбы о помощи в последние недели.

– Хорошо, Клара, теперь нам надо попрощаться, скоро поговорим еще.

– Когда?

– Через несколько дней, может быть послезавтра.

– Тогда до воскресения, Этторе. Обнимаю.

Положил трубку. Присел на соседнее кресло. Одна сова, сидящая на перекладине для занавесок, с силой бросила в его сторону схваченную летучую мышь. Летучая мышь шмякнулась об пол. Сова тоже была нехороша: она кровила, одно крыло никак не складывалось, спустилась на пол рядом с мышью. Прогнав кота, он поднял мышь на стол, подальше от кошачьих глаз.

Во второй раз позвонил телефон.

– Дядя! Ты никогда не выйдешь из этой норы? Не устал еще играть в выборы папы?

– Франческо… как ты себя чувствуешь? Ты же попал в дорожную катастрофу, уже пришел в себя?

– Конечно, бедро и три сломанных ребра – это не так страшно; правда, это занудство длится вот же сорок дней, так же долго, как ваш конклав. Я о тебе всегда помню – мы ведь не виделись с лета!

– Знаю, знаю. Когда экзамен по конструкциям?

– Сдам на следующий же день, как выйду отсюда. Столько времени учил!

– Знания не пропадают; вот увидишь, получишь высокий балл.

– Да, нет я – не отличник; мне хватило бы и среднего балла. А ты как, дядя? Как дела? Хотел бы посмотреть, на что вы там тратите время! Иногда слышу новости о вас, ищу твое имя, но о тебе, дядя, ни слова!

– Ну, я же – не футболист, Франческо. Лучше не слышать обо мне… Тут идет наша жизнь, почти как твоя, в клинике, слегка переполненная отчаянием, думаю…

– Нет, ты ошибаешься, здесь у меня великолепные медсестры и у меня впечатление, что у них с врачами…

– Франческо, кажется, это не тема для разговора с дядей-кардиналом, тем более, запертым в конклаве. Во всяком случае, я тебе сказал полуправду, здесь мы тоже немножко развлекаемся, но нашими способами…

– Как, какими способами, дядя Этторе?

– Играем в прятки, дорогой Франческо, и в который раз уже так удачно, что не можем найти, даже после конца самой игры, – кто же спрятался. Потом танцуем, но иногда без передышки всю ночь до самого рассвета, пока нас от усталости сон не свалит. А затем играем с иллюзионистами; подумать только, что среди нас есть один такой молодец, которому удалось восстановить фреску «Страшный Суд» в Сикстинской капелле потом испариться. Большое развлечение доставляет борьба между животными – куры и скорпионы, крысы и коты, летучие мыши и совы – случается делаем ставки: кто кого. Когда мы устаем от этих развлечений, идем в Сикстинскую капеллу выбирать папу, а потом отдыхаем в облаках пара турецкой бани в бастионе Сан Джованни. Ну-ка, скажи, разве мы не развлекаемся до смерти в нашем конклаве, дорогой Франческо!

– Ах, дядя, ты – молодец, какая сила духа, какой ты сильный человек…

Насмешки молодого человека его заразили, в ответ заставив весело рассмеяться. В это время раненая сова вернулась на свое место над занавесками. Неплохо ему удалось так пародировать их правду. Но ведь на это его вдохновил Франческо; разговаривая с Кларой, вряд ли он мог бы поддаться такому настроению.

– Итак, высокопреосвященный дядя, я могу быть спокоен, ты там неплохо устроился, и мы скоро увидимся, на Рождество.

– Так-то лучше! Конечно к Рождеству я привезу несколько кур из конклава и к новогоднему столу заодно… Увидишь, какие они жирные…

И пока Франческо, все еще смеясь, прощался с ним, кардинал-архиепископ из Турина, почувствовал, как кольцо безумия сжимается вокруг него, несмотря на его жалкую попытку обратить все происходящее в шутку, в сказку, в глупую буффонаду, и в комических красках без всякой святости пересказать правду. И потому только, что он и другие кардиналы в конклаве становятся похожими на трубадуров, шутов, юродивых во Христе, которые побуждают Бога проявить себя в провокационном спазме. Конклав, ставший похожим на карнавал, толкает Его в другую часть мира. Солнце теперь поднимается не с востока, с запада…

Душа перевернулась после этого вывода; он решил – часы отбили половину одиннадцатого – пойти в бастион Сан Джованни. Открыв дверь в прихожую бани, обнаружил, что совершенно не удивлен находящейся здесь огромной толпой.

Были все: французы, немцы, испанцы, итальянцы из курии и епископств, африканцы, южно– и североамериканцы.

Едва нашел свободную раздевалку.

Натолкнулся на кардинала Пайде, раздевавшегося в соседней кабинке.

– И трое… – сказал он, вздыхая и глядя в упор на бывшего трапписта.

– И трое… что?

– …И трое, дорогой Пайде, трое из наших никогда больше не придут сюда: Контарди, Маскерони и Угамва…

– Нельзя ставить на одну доску тех двух с нашим великаном-заклинателем: Угамва вовсе не умер.

– Уверен? Думаешь, это была магия?

– Нет, точно я все-таки не знаю – умер ли он. Но мы должны за него молиться, упоминать его в наших богослужениях.

Этторе Мальвецци ничего не ответил, но его лицо начало меняться. В его ушах вновь зазвучал смех Франческо и опять заразил его. Он засмеялся, не думая, смотрят ли на него. Не смог сдержаться и засмеялся вновь.

Пайде сделал вид, что не замечает этой, ничем не обоснованной эйфории Мальвецци, и пошел в сауну. Не первый его коллега в последние дни проявлял признаки психической неуравновешенности. Правда, он уже и раньше замечал, что у Мальвецци слабая нервная система, возможно, дело в клаустрофобии. Себя считал везучим, поскольку воспитывался у траппистов: мог жить в тишине целыми днями, и только один, не чувствуя при этом себя одиноким. Одиночество он чувствовал, скорей, в компании. И поэтому сауна ему тоже нравилась: можно было размышлять над будущим. В этом месте сама обстановка, вынуждавшая к близкому знакомству, к беседам, к прямым контактам, была, как в детстве, на его острове.