Тимофей Ермолаев - Рассказы

— Избавь меня от описания красот этой девицы, — нахмурилась русалочка. Похоже, я начинал ее раздражать.

— Понятно, что от той русалочки не ускользнуло охлаждение их отношений, они даже поссорились. Энди всеми силами старался исправиться, но… Наконец, русалка приплыла к месту их встречи с маленькой лодкой. «Я хочу увезти тебя, мой любимый Эндрю, на один мыс, где в гроте хранятся несметные сокровища, поднятые мною и моими сестрами с морских глубин». Энди был человек, и он ступил в лодку, и вскоре они были у входа в мрачную пещеру. Он вошел в нее, увидел сверкающую груду камней и потерял сознание.

— Он что, припадочный был, этот твой Эндрю? — зло прищурившись, спросила русалочка.

— Нет, слушай дальше. Очнувшись, Энди первым делом вспомнил о драгоценностях, он кинулся к бриллиантам, рубинам, изумрудам, аметистам…

— И?

— И вдруг Энди заметил на кистях своих рук тонкие золотые цепи… Он попробовал порвать их, но бесполезно… И он увидел русалочку, и она засмеялась и произнесла: «Эти оковы гораздо прочнее твоей любви. Теперь ты навсегда будешь мой». Все, конец.

Русалочка нырнула, а потом я увидел ее голову довольно далеко от берега.

— Эндрю не любил русалочку, он любил только эти проклятые бриллианты, — крикнула она мне. Что такое? Неужели я слышу слезы в ее голосе?

Я поднялся с камня, подобрал и сунул бутылку в карман куртки.

— На этом заканчивается сказка, но она не рассказывает того, что было дальше.

Русалочка подплыла ближе.

— Тогда продолжай, Кригер.

— Сказка не упоминает о том, что морские девы живут гораздо дольше людей. С годами Энди старел, дряхлел, русалка же оставалось все такой же юной, и, когда он покрылся морщинами и поседел, она утратила к нему всякий интерес. Русалочка перестала приносить пищу своему бывшему любовнику, и Энди умер в страшных мучениях от голода. Русалочка нашла себе новую игрушку, нового красивого мальчика, — с грустной улыбкой закончил я.

— Эндрю не любил русалочку, — упрямо повторила она.

— У всех русалочек сердце из морской пены. ОНИ не могут любить.

— Неправда.

Я вздохнул.

— Нет, это правда. Может быть, тебя утешит то, что двуногие девушки ничем не лучше. Только у них сердце не из морской пены, а из холодного куска мрамора.

Порыв ноябрьского ветра швырнул волну к моим ногам. Становилось прохладно.

— А русалочка… что ж, она не виновата, что она русалочка. Возможно, она все еще плавает у северных берегов Шотландии и сверкающими стекляшками заманивает парней в свои объятия…

Вы никогда не видели разгневанной русалочки? Поверьте мне, это страшное зрелище… Я поежился.

— Кригер… Хочешь, я скажу тебе что-то по секрету?

— Говори…

Русалочка недобро сверкнула глазами, а потом неожиданно исчезла в поднявшихся волнах, окатив меня водой с ног до головы. Чертыхаясь, я отпрыгнул от моря. Долго еще я ждал, не покажется ли еще зеленоволосая девчонка с рыбьим хвостом, но тщетно. И я ушел.

21 июня 1999 г.

Богоявленское шоссе было выложено мелким щебнем, а вдоль обочины тянулся аккуратный ряд каменных столбиков. В 1280 г. от Р. Х. по этой дороге с севера пришли закованные в сталь крестоносцы. Они разграбили некое селение со странным названием Эгештин, порубили мечами всех его жителей мужеского пола и мимоходом сожгли пшеничные поля и чудесные виноградники. Но вскоре рыцари опомнились и обратили внимание на то, что дальнейший путь на юг им преградило море. И крестоносцы, горестно вздыхая, с поникшими знаменами ушли обратно на север, хотя сейчас кое-кто утверждает, что часть из них осталась, заняв руины Эгештина, и предводителем у поселенцев был барон Арно Лашете фон Куммерфилд. И будто бы этот самый высокородный барон взял себе в жены одну из прекрасных пленниц (а может быть, и не одну), а потом построил себе замок, в общем, обосновался тут, как у себя дома. Так ли это было или нет, я не берусь утверждать, но сейчас на месте Эгештина на берегу теплого моря раскинулся город Вавилон, а замок Куммерфилд находился в нескольких милях к северу.

И вот одним сентябрьским деньком по Богоявленскому шоссе, весело мелькая спицами, катил велосипед. Шуршали шины, в придорожных деревьях нежно шелестела листва — все это приводило Алекса Штахеля, велосипедиста, в самое благостное настроение, и на его лице, обыкновенно сумрачном, появилось даже некое подобие улыбки. Наконец, достигнув развилки, он свернул направо, и вскоре его велосипед затормозил у поросших изумрудным мхом стен замка. Штахель соскочил с седла, положил велосипед на землю, открыл серебристый кейс, из которого достал аккуратно сложенный пиджак. Минуту он потратил на то, чтобы приобрести респектабельный вид (для этого он даже нацепил очки в строгой металлической оправе), после чего, вынув напоследок из кейса тоненькую пачку служебных бумаг, подошел к массивной двустворчатой двери замка и нажал на кнопку электрического звонка.

Вы, наверное, удивитесь, но у современного графа Куммерфилда не было слуг, потому что это было весьма накладно, поэтому дверь открыл никто иной, как сам граф. Филипп фон Куммерфилд был в халате малинового цвета, руки он презрительно засунул в карманы, а между зубами он крепко сжимал толстую черную сигару, однако, не зажженную.

— Да? — сказал граф безразличным тоном.

— Филипп XIV фон Куммерфилд? — еще более равнодушно спросил Штахель, даже не глядя на графа, а уткнувшись в свои бумаги.

— Возможно, — подумав, ответил Филипп XIV. — А что?

— Налоговое управление вольного города Вавилона, — протянул свою карточку Штахель; граф искоса взглянул на нее, но в руки брать не стал. — Можно войти?

Филипп нахмурился, на языке у него явно крутилось слово «нет», но в последний момент он передумал и, тяжело вздохнув, пригласил Штахеля внутрь. Они миновали широкий, но темный коридор между двумя колоннами и попали в пиршественный зал (если можно так выразиться) замка Куммерфилд. Штахель увидел длинный стол, один край которого был заставлен грязной посудой, шикарный камин с узорной решеткой, висящего на крюке рыцаря в заржавленных доспехах, увешанные оружием стены. Мощное окно с громадными ставнями было широко открыто, представляя вниманию превосходный летний пейзаж. Граф показал рукой на стул:

— Садись сюда.

Штахель послушно исполнил просьбу, поставил кейс под ноги, а на покрытом жирными пятнами вековой давности столе разложил свои бумаги. Филипп тем временем крутился у стены, рассматривая кинжалы, булавы и боевые секиры.

— На шпагах не фехтуешь? — вдруг спросил он. — На мечах?

— Нет, ваше… господин Куммерфилд.

— Очень жаль. Очень, очень жаль, — граф повесил на место шпагу с отравленным острием, вернулся к столу и сел напротив.