Тимофей Ермолаев - Рассказы

— Иди за мной, Доркхан, только прошу тебя, не налети на какой-нибудь столик и не сбей кого-нибудь с ног…

Едва она сказала это, как мне сразу же захотелось перевернуть, по крайней мере, несколько столиков или всего лишь выдернуть из-под какого-то жирного пузана стул, чтобы посмотреть, как он барахтается на полу. Но я удержался.

Итак, я шел за Морной, которая продолжала работу, и переговаривался с ней, со своей леди.

— Два месяца, Доркхан! Я думала, что ты исчезнешь навсегда.

— Наверное, моя красавица, это так и произойдет, — пошутил я. — Твой Доркхан исчезнет без лишних слов.

Морна погрустнела.

— Но ведь я не сойду с ума, как бедняжка Мэрион?

— Мэрион? — я был немного сбит с толку. — Ах, Мэрион!

— Доркхан, сукин сын, только не говори мне, что ты уже забыл свою первую возлюбленную!

Я несильно дернул ее за волосы:

— Моя леди не должна говорить мне таких слов! А Мэрион — что ж, она была такой молодой, как покинула этот мир…

— Доркхан! — мужчина за ближайшим столиком вздрогнул и разлил немного вина на скатерть. — Мэрион жива! Она сейчас находится в психиатрической клинике.

— Что ж, тем лучше для нее. Кажется, я ее припоминаю… У нее на правом бедре была родинка…

— Болван! Это у меня там родинка, Доркхан! Надо будет навестить Мэрион на выходных. Я слышала, ей уже гораздо лучше. Эй, я вижу твою руку! Словно смутная тень…

Мы находились как раз в центре зала.

— Эти проклятые новые лампы! — я разозлился. — Ладно, я ухожу. Прощай, моя леди!

— Погоди, я выйду с тобой на балкон.

На небе сияла луна в окружении множества звезд. Ослепительное пиршество осталось внутри, а на огромном балконе не было ни души, кроме нас с Морной.

— Покажись, — попросила она. — Я хочу увидеть тебя.

Я выполнил ее просьбу. Морна просияла и взяла мои руки в свои ладони.

— Ты же совсем не одет, — рассмеялась она.

— Но штаны-то на мне. Леви Штраус — лучшие в мире джинсы!

— Доркхан, может, тебе подарить пиджак?

— Если тебе это будет приятно — подари, — разрешил я.

Морна взглянула на часики.

— Мне осталось всего три часа, Доркхан… Ты встретишь меня у выхода?

Я опять накинул на себя тень и ускользнул из ее рук.

— Не знаю, — я весело рассмеялся.

— Но ты ведь прилетишь ко мне?

— Не знаю, — я рассмеялся во второй раз, а потом спрыгнул с балкона. Морна вскрикнула.

— Я опять увидела тебя, увидела тень.

— Неважно, — я взлетел повыше и повис в некотором отдалении. — Другие меня не увидят, поверь мне.

— Но ты вернешься? — я увидел, как на глазах Морны блестят слезы. С чего бы это она?

— Не знаю! — крикнул я. — Я вспомнил Мэрион! Ее фамилия Макфергус!

И я улетел. Морна продолжала стоять на балконе, обеими руками сжимая перила, и улыбалась, глядя куда-то в ночь.

— Болван, — ласково прошептала она. — Макфергус — это же я!

Бертрам Шнайдер вышел из подъезда многоэтажного дома и, тяжело дыша, направился к маленькому толстому человечку, раскинувшемуся на скамейке. Тот вскочил и мелкими шажками, смешно подпрыгивая, побежал к нему навстречу.

— Ну что, док?

— У них лифт не работает.

— Я так и знал! — толстячок несказанно обрадовался. — А как вам они?

— Уф-ф! Ну и семейка! Их обоих нужно бы забрать в нашу лечебницу. Мамаша приняла меня за полицейского.

— Ну, Матайр, в сущности, совершенно безобидное существо, док. Этот парень любого доведет до безумия. А Доркхана вы видели? Черную комнату?

— Да, черная комната… Он так не любит света?

— Солнечного света в особенности. И как вам он понравился?

Шнайдер нахмурил лоб.

— Знаешь, Виктор, он не обратил на меня никакого внимания. Сидел на полу, раскладывал пасьянс.

— Какой пасьянс?

— Клетка, — усмехнулся Шнайдер.

— Клетка? Что-то не припоминаю такого…

— Я пошутил, — устало сказал доктор Шнайдер. — Я не разбираюсь в пасьянсах. Я просто хочу сказать, что в башке у Доркхана словно бы раскладывается бесконечный пасьянс. Разум в клетке.

Он посмотрел наверх.

— Виктор, как ты думаешь, что может означать для меня в данный момент число «девять»?

— Не знаю, док… Может быть, через девять дней вы умрете, — брякнул толстяк.

— Спасибо, — Шнайдер все еще изучал взглядом семнадцатый этаж. — Доркхан сидел на полу, такой маленький и одинокий среди четырех черных стен… В один прекрасный день он спрыгнет вниз с такой головокружительной высоты!

— Как пить дать, док, — поддакнул Виктор.

Через девять месяцев известный психиатр Бертрам Шнайдер женился на прекрасной и умной дочери одного профессора. Впереди у него было девять долгих, хотя и не очень счастливых лет семейной жизни.

24.8.1999

Я сидел перед закрытой металлической крышкой банкой и смотрел на копошащихся в ней червей. Вообще-то в банке должно быть вишневое варенье, но я, наверное, повторил опыт великого Теофраста Бомбаста фон Парацельса по созданию искусственной жизни из неживых элементов. Тот, правда, использовал банку с компотом, зарытую в кучу теплого конского навоза.

— Банка, банка, что с тобой делать? — спросил я.

— Коц! — сказала банка.

— Банка, банка, что значит «коц»?

— Это значит, что ты меня разбил, — ответила банка. — Наверное, у тебя руки растут из…

— Урра! Свобода! — радостно завопили черви, дружной гурьбой вываливаясь из треснутой банки.

Я был немного смущен: мне нечем было угостить неожиданных гостей.

— Черви, черви, что с вами делать? — спросил я.

— Хм, — презрительно хмыкнула разбитая банка.

Но черви меня не слышали.

— Свобода, братья! — шумели они, расползаясь по ковру в разные стороны.

— Банка, банка, что же делать теперь? — спросил я, когда мы остались с банкой в одиночестве; но банка молчала.

Июнь 1998 г.

Эй, вы случайно не Петя Брехер, родственник моего лучшего, незабвенного друга Саши Брехера, который… Нет? Простите, пожалуйста, конечно, но смею вас заверить, что у вас неповторимо брехеровский нос! Как, вы таки не знаете незабвенного Сашу Брехера? Очень, очень странно, ведь два года назад в нашей местной газете была очень, очень интересная статья на всей первой странице… Да, жаль, что столь выдающегося человека нет с нами… Да, он уже два года покоится с миром на кладбище, но уверяю вас, к его могиле не зарастет народная тропа! Я кстати, присутствовал при его трагической кончине и собственными глазами наблюдал, как угас этот неподражаемо светлый огонек юности, я имею в виду, конечно, Сашу Брехера.

Это было ровно два года назад, день в день, час в час. Я сидел на деревянной табуретке о четырех ногах в квартире Саши Брехера, а хозяин собственной персоной уссурийским тигром бродил взад-вперед и сверкал своими грозными брехеровскими глазами. Я спокойно восседал на сидении и медленно, по одной капельке, потягивал из стакана вишневую наливку. О, эта незабываемая вишневка! Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз. Так вот, Саша Брехер метался передо мной в тесной для его широкой натуры комнате, а потом вдруг остановился и заявил: