Елена Муравьева - Глупости зрелого возраста

— Не могу.

Ни о каких улыбках и совместных поездках с Севой не могло быть и речи. Рубаняк был симпатичный и по большому счету даже приятный мужик. Но они увлеклись, заигрались в войнушку и теперь волей-неволей превратились в противников.

— Ты сама же во всем виновата, — Изумлялась чужой несообразительности Люба. — Лезешь на рожон. Надо быть умнее, деликатнее, гибче.

Надо, соглашалась Ира, и по-прежнему задирала Севу. Ее безмерно бесили спесивые замашки директора и надменная снисходительность, с которой он обращался ко всем без исключения сотрудникам. К ней в том числе.

Впрочем, стоило признать: в своем высокомерии Сева был органичен. Глядя на ровную спину, важную походку, отточенные жесты Ира часто думала: «Конечно, ему хорошо, у него всегда были деньги и должности, он не прожил такую жизнь как я…». Ее недавно отстроенная самооценка не выдерживала сравнения с закаленной в карьерных боях, получившей давнее общественное признание, уверенностью в себе Севы. Разница потенциалов была существенной и больно била по самолюбию.

Ситуацию усугублял еще один момент. Никогда прежде Ире не доводилось работать в столь богатых интерьерах. На прежних местах в небольших и небогатых компаниях сотрудников не обременяли излишним комфортом. Поэтому высокие потолки, мраморные лестницы и дубовые панели месяца два казались ей чем-то запредельным. Сева же со своими барскими замашками прекрасно вписывался в «пошлую роскошь» и уже за это заслуживал отдельной классовой неприязни.

Странно с Дианой, у которой была своя фирма, шикарная квартира, три автомобиля, Ира почти не ощущала отличий в социальном положении. Динка была своя любимая, необходимая, ее деньги и их дружба существовали в разных измерениях и не мешали друг другу. С Рубаняком Ира никогда не забывала, что недавно, как чертик из табакерки выскочила «из грязи в князи», что в руководителях без году неделя, что …в общем в голову лезли разные глупости, так или иначе, утверждая понимание: она этому мужчине неровня.

— Конечно, неровня, — соглашалась Люба. — Ты, Ирка, позерша, работаешь на публику, а твой директор — настоящий кремень и таких, как ты на завтрак десятками лопает. Поэтому не воюй с ним, а кокетничай. Как ни мал шанс подцепить такого мужика, а попробовать стоит.

— Нет, Рубаняк — не мой фасончик. Я на его спесивую рожу даже смотреть не хочу.

— Тогда, сконцентрируйся на Сологубе, — командовала Люба. — Говорят, из вдовцов, получаются хорошие мужья. Во всяком случае, бухгалтер, судя по твоим рассказам, производит хорошее впечатление и кажется порядочным человеком. — Грустная история Генриха произвела на подругу впечатление.

— Он не мой, — поправила Ира и подумала: к сожалению.

Полное достоинства поведение Сологуба заслуживало искреннего восхищения. Генрих никогда не кричал, не оправдывался, не нападал. Он умел, не обижая, настоять на своем. Мог извиниться, не разбирая чинов, если был не прав. Одно плохо. Общаться с Сологубом было сущей мукой. Он обходился минимумом слов, редко задавал вопросы, не вступал в споры, и едва тема беседы исчерпывала себя, с очевидным облегчением поворачивался и уходит или возвращался к своим занятиям.

Единственный раз Ире довелось увидеть Генриха сердитым. Как-то в бухгалтерию заглянула экономистка из строительного департамента и с милой непосредственностью охотницы за обручальным кольцом объявила:

— Я вам пирожков принесла. Сама испекла.

Полная румяной выпечки тарелка заняла место на столе Сологуба. Дурманящий запах сдобы наполнил помещение. Не ожидая повторного приглашения, народ потянулся за угощением. Генрих, не отрывая взгляд от компьютера, уронил:

— Спасибо, но уберите еду с моего стола!

Резкий тон смутил экономистку, она замешкалась, пробормотала:

— Вкусные …с мясом…

Конец фразы утонул в грохоте. Сологуб резким движением сбросил тарелку в стоящую на полу урну.

— Это не столовая.

Позже Марина Львовна сочла нужным объяснить выходку своего шефа:

— Вы не думайте, Ирочка, Генрих Романович, человек воспитанный, тактичный. С нами он себе подобного никогда не позволяет. Эта баба его просто достала. Ходит и ходит, кормит нас пирогами, а себя пустыми надеждами. Генрих бесится, когда к нему подбивают клинья. Тем более в вашем присутствии.

— Я то тут при чем? — деланно удивилась Ира.

Она иногда задумывалась: интересно, как к ней относится Генрих? Он всегда был настроен ровно, спокойно, сдержанно и отстраненно. Ни шагу за официальный формат отношений. Ни лишней улыбки, ни слова попусту. Все по делу, на дистанции, конкретно и сухо. Однако вездесущая и всезнающая Марина Львовна считала, что это лишь поза. На самом деле Сологуб благоволит Ире.

— Я уверена, с вашими пирожками он бы так не поступил.

— С пирожками или со мной? — пришлось уточнить. Экономистка потом весь день ходила с красными глазами. Видно, наплакалась всласть.

— С вами. Я ведь Генриха много лет знаю и вижу, как он меняется, стоит вам появиться. Нет, я уверена, он вам симпатизирует, определенно симпатизирует. Кстати, я слышала, что он сказал вам, когда мы праздновали Новый Год.

На корпоративную вечеринку Ира явилась во всей красе. И, конечно, отхватила массу комплиментов. Не выдержал даже великий молчальник. Сологуб подошел к ней и, скривившись, будто от зубной боли, выдавил:

— На вас приятно смотреть.

Ира тогда хмыкнула про себя: если это комплимент, то, что тогда вырванное на жестоком допросе признание?

Марина Львовна продолжила мысль:

— Он хороший человек. Жаль, что у вас ничего не получится. Слишком вы разные.

С этим трудно было поспорить. Лед и пламя — разные стихии.

…

— Мало ли кто и что там сказал, — Любочка искренне хотела Ире добра. — Ты у меня красавица, каких поискать. А Генрих просто должен дозреть. Помяни мое слово, он себя еще покажет.

Пока показывать себя приходилось Ире. Почти каждый день она устраивала в бухгалтерии шоу.

— Генрих, ну, пожалуйста, ну, Генрих… — жалостливые интонации полнились сдержанным кокетством, но апеллировали не к мужскому, а к отеческому началу. — Честно-пречестно, мы больше не будем. Мы сейчас быстренько все исправим, — в договорах, которые отдел рекламы передавал в бухгалтерию, было столько ошибок, что порой Ира хотела убить своих менеджеров. — Моей Ларисе двадцать два. Оле — всего двадцать. Они еще глупые. У вас у самого дочка, вы же знаете.

— Знаю, — сдержанно признавал Сологуб. — Но все должно быть оформлено правильно.

— Хорошо, обязательно, — решать рабочие вопросы, используя в качестве аргументов улыбки, сияние глаз, ахи-охи и прочие женские ужимки было противно. Но необходимо. Ира попросила у Рубаняка взять на работу человека, который бы освободил отдел от бюрократии, и получила отказ. Мало того, теперь при всяком удобном случае Сева устраивал ей и девчонкам головомойки. Иру постоянно прорабатывал на совещаниях. Ларису и Олю у себя в кабинете. Девчонки, побывав на ковре, выходили с заплаканными глазами, день или два были паиньками, а потом снова творили черт знает что. Плоды их интеллектуального труда первым лицезрел Генрих. Он знал совершенно точно, сколько ошибок, описок и неточностей было сделано, и единственный мог спасти отдел продаж от карающей длани начальства.