Осаму Дадзай - Избранные произведения

Мне сразу вспомнилось долгое, утомительное путешествие, мучительно тесный ящик.

— Море очень большое, верно? Не знаю только, как оно называется.

— Верно, — опять кивнул я.

— Вот и я оттуда, — пробормотал он и, зачерпнув воды, выпил.

Не помню, как именно это произошло, но вскоре мы сидели рядом.

— Да, мы с тобой земляки. Впрочем, это с первого взгляда видно. У нас в стране у всех уши красные. — И он сильно дернул меня за ухо.

Разозлившись, я схватил его за руку. Переглянувшись, мы рассмеялись. Почему-то я почувствовал облегчение.

Где-то совсем рядом послышались дикие вопли. Я оглянулся: толпа волосатых обезьян с толстыми хвостами, расположившись на вершине холма, лаяла в нашу сторону. Я вскочил.

— Не обращай внимания, эти твари нам не страшны. Это хоэдзару — лающие обезьяны. Они каждый день на рассвете облаивают солнце.

Я продолжал стоять, растерянно озираясь. На всех вершинах горы собралось множество обезьян; выгнув спины, они нежились в лучах утреннего солнца.

— Это что, все обезьяны?

— Разумеется. Только они не такие, как мы с тобой. Из других мест.

Переводя взгляд с одной на другую, я внимательно разглядывал их: одни, распушив белую шерсть, кормили грудью детенышей; другие, задрав к небу большие красные носы, пели что-то непонятное; третьи совокуплялись, вертя прекрасными полосатыми хвостами; четвертые озабоченно прогуливались взад и вперед с хмурыми мордами…

— Где мы? — шепотом спросил я.

Он ответил, удрученно вздохнув:

— Я и сам не знаю. Ясно только одно — это не Япония.

— Да… — вздохнул я. — Но это дерево похоже на дуб. Обернувшись, он постучал по стволу засохшего дерева, внимательно осмотрел ветки:

— Да нет, не очень. У дуба ветки не так растут. Да и кора совсем по-другому отражает солнечные лучи. Правда, трудно сказать что-нибудь определенное, пока не появятся листья.

Все еще стоя, я прислонился к стволу:

— А почему на нем нет листьев?

— Да оно сухое с самой весны. Когда меня сюда привезли, оно уже было таким. Прошли апрель, май, июнь — целых три месяца. Скорей всего, оно так и не оживет. Корней-то у него нет. Совсем нет. А то дерево еще ужаснее. Эти твари совершенно его загадили.

Он показал на толпу хоэдзару. Они уже прекратили вопить, и на острове стало сравнительно тихо.

— Может, сядешь? Поговорим.

Я сел, прижавшись к нему.

— В общем здесь не так уж плохо. Это самый лучший из островов. Солнечный, деревья есть, опять же — шум воды. — Он с удовольствием посмотрел на маленький водопад внизу. — Я родился на севере Японии, около моря. Ночью оно всегда шумело так тихо, неясно. Люблю, когда шумит вода. Услышишь — сразу защемит сердце.

Мне тоже вдруг захотелось рассказать о своей родине.

— А я люблю шелест деревьев. Больше даже, чем шум воды. Ведь родился я в горах в средней части Японии. А как хорошо пахнет молодая листва!

— Да, прекрасно! Деревья все любят. Даже здесь все хотят устроиться там, где есть хоть одно дерево. — Он раздвинул шерсть на бедре и показал мне несколько красновато-черных глубоких шрамов: — Вот чего мне стоило это место!

Я встал и собрался уйти:

— Я ведь не знал…

— Пусть тебя это не волнует. Я ничего не имею против. Ведь я совсем один. Теперь оно будет нашим. Постарайся только не ломать больше веток.

Туман совсем рассеялся, и прямо перед нашими глазами открылся удивительный вид. Зеленые листья. Это первое, что бросилось мне в глаза. Теперь я знал, какое сейчас время года. Как раз теперь особенно хороши листья дерева сии там, у меня на родине.

Я вертел головой, любуясь зелеными листьями. Но уже в следующее мгновение восторга как не бывало. Изумленный, я вгляделся получше: под зелеными листьями тянулась прохладная гравиевая дорожка, и по ней сплошным потоком шли люди, голубоглазые, в светлых одеждах. Женщины с прическами, украшенными яркими птичьими перьями. Мужчины, небрежно помахивающие толстыми тростями и посылающие улыбки направо и налево…

Он крепко обнял мое дрожащее тело и быстро зашептал:

— Удивительно, да? И так каждый день.

— Что же будет? Они ведь следят за нами.

Сразу вспомнилось все, что пришлось испытать после того, как меня схватили в горах, все, что я пережил, пока не попал на этот остров. Я закусил губу.

— Это представление. Специально для нас. Помолчи лучше, можно увидеть много интересного… — заботливо объяснял он. Одной рукой по-прежнему прижимая меня к себе, другой он указывал то на одного, то на другого человека и вполголоса рассказывал о них: — Вот видишь, это называется замужняя женщина, она знает только два способа существования: либо стать игрушкой мужа, либо госпожой его. Впрочем, возможно, люди все так устроены. А вон тот человек называется ученым. Очень странное существо, он зарабатывает на жизнь тем, что пишет сомнительные комментарии к произведениям умерших гениев и ругает тех, кому еще предстоит стать гением. Когда я его вижу, меня всегда начинает клонить ко сну. А вот та женщина, посмотри, называется актрисой. Это старушонка, которая умеет представляться в жизни гораздо лучше, чем на сцене… Ох, опять мой больной зуб разнылся. А вон тот, видишь? Это землевладелец, ужасный зануда, других заставляет на себя работать, да еще постоянно брюзжит себе в оправдание: «Ведь я же и сам работаю». Удивительно, когда я его вижу, мне всякий раз кажется, будто по носу у меня ползают вши. А вон там, видишь, на скамейке сидит мужчина в белых перчатках. Таких я ненавижу, пожалуй, больше всех. Стоит ему появиться здесь, как в небе словно возникает мерзостный, зловонный желтый смерч.

Я машинально слушал его болтовню, а сам смотрел в другую сторону. Мое внимание привлекли сверкающие от возбуждения голубые, глубоко посаженные глаза человеческих детенышей, которые, просунув головы через ограду из камней, построенную с внешней стороны, жадно разглядывали остров. Утренний ветерок трепал их короткие светлые волосы. У одного нос совсем потемнел от веснушек, у другого были нежные, как цветы персика, щеки.

Вскоре мальчики разом наклонили головы и о чем-то задумались. Потом тот, с веснушчатым носом, раздраженно скривил губы и довольно зло зашептал что-то на ухо своему приятелю.

Я обеими руками тряхнул своего спутника и закричал:

— Что он сказал? Отвечай немедленно! О чем разговаривают эти дети?

Испугавшись, он замолчал и перевел взгляд с меня на стоявших напротив мальчиков. Потом стал размышлять о чем-то, шевеля губами. Я почувствовал, что его замешательство таит в себе что-то страшное. Он долго колебался, то прикладывая руку ко лбу, то почесывая зад, и только после того, как дети исчезли из-за каменной ограды, напоследок извергнув в нашу сторону поток бранных слов, он медленно заговорил, и в уголках его рта появилась злая ухмылка: