Осаму Дадзай - Избранные произведения

— Да они болтали, что, мол, когда ни придешь, все одно и то же.

«Все одно и то же»! Так я и знал! Подтвердились мои худшие подозрения! «Все одно и то же»! Эти слова относятся к нашему острову. Да, это мы — представление для публики.

Я готов был избить его до смерти:

— Вот оно что! Значит, ты все время врал мне?

Он ответил, сильно сжав руки, которые все еще обвивались вокруг моего тела:

— Мне было жаль тебя!

Я вцепился в его широкую грудь. Меня бесила эта несносная заботливость, но еще труднее было вынести чувство стыда за собственное невежество.

— Не надо, не плачь! Это не поможет, — мрачно ворчал он, похлопывая меня по спине. — Видишь, там, на каменной стене прикреплена деревянная доска? К нам она обращена только грязновато-красной оборотной стороной. Знаешь, что на ней написано? Все, кто проходит мимо, читают. «Обезьяны, у которых красные уши, называются „японскими обезьянами“», — вот что на ней написано. А может быть, и еще что-нибудь похуже.

Я ничего не хотел слышать. Освободившись от сжимавших меня рук, бросился к дереву, взобрался наверх и, ухватившись за ветку, осмотрел остров. Солнце стояло совсем высоко, и отовсюду поднимался новый белый туман. Четыре обезьяны безмятежно спали, растянувшись на солнышке под голубым небом.

— Они что, ничего не знают? — крикнул я своему спутнику, который, скорчившись, неподвижно лежал около водопада.

Он ответил не сразу, а отвечая, старался не встречаться со мной глазами:

— Откуда? Боюсь, что об этом знаем только мы с тобой.

— Почему же ты не убедишь?

— А ты что, собираешься бежать?

— Убегу!

Зеленые листья. Гравиевая дорожка. Поток людей.

— А не страшно?

Я закрыл глаза. Этого он не должен был говорить.

Низкий поющий голос слегка коснулся моих ушей и смешался с шумом ветра. Он еще поет!

Глазам стало жарко. Совсем недавно из-за этой песни я упал с дерева. Я слушал, не открывая глаз.

— Ладно, слезай. Ведь здесь не так уж и плохо. Солнце, деревья, шум воды и, что главное, не надо беспокоиться о еде.

Его слова доносились словно издалека. Потом послышался низкий смех. Да, против такого соблазна трудно устоять. Да и надо ли? Право, о такой жизни можно только мечтать…

Но я вырос в горах, и кровь, моя глупая кровь, продолжала настойчиво кричать: «Нет!»

В середине июля 1896 года зоопарк при лондонском музее сообщил о пропаже двух японских обезьян. Найти их не удалось.

перевод Д. Рагозина

Эта дорога ведет в город скорби. Все мои друзья меня бросили и теперь взирают на меня со стороны скорбными очами. Друзья, кто-нибудь, поговорите со мной, что вам стоит хотя бы высмеять меня!.. Нет, они, изуверившись, отворачиваются… Ну хотя бы спросите меня о чем-нибудь! Я отвечу на любой ваш вопрос! Вот этими руками я утопил бедняжку Соно. В дьявольской гордыне я молился о том, чтобы она умерла, даже если мне самому суждено выжить… Продолжать? Увы, друзья все так же взирают на меня скорбными очами!..

Оба Ёдзо сидел на кровати и смотрел на море. Море было затуманено дождем.

Проснувшись, я перечитываю написанные строки и сгораю со стыда — так они безобразны, отвратительны. Какая выспренняя фальшь! Во-первых, почему именно Оба Ёдзо? Я был опьянен — но не вином, дурманом покрепче, — когда решил взяться за Оба Ёдзо. Это имя идеально подходит моему герою. «Оба» — как нельзя лучше символизирует его исключительную натуру. «Ёдзо» — еще не затаскано. Чувствуете, как со дна затхлости вскипает нечто поистине небывалое? Прислушайтесь, какое благозвучие в четырех слогах — «Оба Ёдзо»! Уже судя по одному этому имени, из-под моего пера выходит произведение Эпохальное. Этот Оба Ёдзо сидит на кровати и смотрит на море, затуманенное дождем. Ну, разве не эпохально?

Ну, да ладно! Глумиться над самим собой— занятие не слишком достойное. Быть может, тому виной — попранное самолюбие. Взять хотя бы меня — не выношу, когда другие обсуждают мои поступки, и потому первый спешу содрать с себя кожу. Это-то и есть малодушие! Я должен стать более откровенным. И еще — запастись смирением. Итак, Оба Ёдзо.

Предвижу насмешки. Мол, ворона в павлиньих перьях. Кто подогадливей — уже давно все понял. Конечно, можно было бы подыскать имя и получше, но, честное слово, мне сейчас не до этого. Я вообще Предпочел бы писать от первого лица, но этой весной мне уже довелось написать повесть, в которой главным действующим лицом было мое «я», и мне стыдно повторяться. Умри я завтра, непременно найдутся какие-нибудь чудаки, которые важно заявят: «Этот умел писать рассказы только от первого лица». Сказать по чести, это единственная причина, побудившая меня создать Оба Ёдзо. Глупо? А что бы вы делали на моем месте?..

В конце декабря 1929 года в приморскую лечебницу «Сосновый бор» поступил Оба Ёдзо, что вызвало немало толков среди больных. В то время на излечении в «Сосновом бору» было тридцать шесть туберкулезников, из них двое при смерти, у одиннадцати болезнь протекала в легкой форме, а остальные двадцать три уже выздоравливали. Первое отделение в восточном флигеле, куда поместили Оба Ёдзо, считалось лучшим, в нем было всего шесть палат. (Соседние пустовали, в палате № 6, крайней в западном крыле, лежал студент, рослый и носатый. Номера 1 и 2 в восточном крыле занимали две молодые девушки. Все трое уже поправлялись.

Прошедшей ночью в заливе Тамотогаура произошло двойное самоубийство. Мужчина и женщина, обнявшись, бросились в море, но рыбакам, возвращавшимся с рейда, удалось втащить мужчину на борт и вернуть его к жизни. Тело женщины обнаружено не было. Затаив дыхание, трое больных вслушивались в крики деревенских пожарных, которые под неумолчный гул набатного колокола спускали в море одну за другой рыбачьи лодки, отправляясь на поиски утопшей. Всю ночь красные огоньки блуждали у побережья Эносимы. И всю ночь студент и обе девушки не могли уснуть. На рассвете труп женщины был найден на взморье залива Тамотогаура. Коротко остриженные волосы ярко блестели, лицо было опухшим и бесцветным.

Ёдзо знал, что Соно умерла. Лежа на качающейся палубе, он уже все знал. Очнувшись под звездным небом, он первым делом спросил: «Она умерла?» Один из рыбаков ответил: «Жива, жива она, успокойся!» Но голос его был преисполнен сострадания. «Умерла», — отчетливо понял Ёдзо и вновь впал в забытье. Очнулся он уже в лечебнице. Тесная комнатка с белыми стенами была заполнена людьми. Кто-то из них выспрашивал у Ёдзо, кто он и откуда. Ёдзо отвечал четко и обстоятельно. На рассвете его перевели в другую, более просторную палату. Домашние, узнав о случившемся, позаботились о нем, немедленно связавшись с лечебницей по междугороднему телефону. Родная деревня Ёдзо была в двухстах ри отсюда.