Михал Вивег - Летописцы отцовской любви

— Да что ты!

— Вот именно. Жарить сардельки! Я про себя сосчитал до двадцати, а потом с улыбкой до ушей предложил ей, не теряя времени, сесть где-нибудь в ближайшем кафе и после того, как мы три недели не виделись, немного поговорить…

М. молча наблюдает за моей реакцией. Я чувствую, что опять должна кивнуть, и я киваю.

— И знаешь, что она мне ответила? Что ненадолго на чашку кофе она пойдет со мной, но еще до этого нам придется поискать запасные колесики для роликов…

Я целую его в щеку и сочувственно глажу по руке.

— Мы видимся все меньше, разговариваем все меньше, и, естественно, дальше будет еще хуже, — говорит М. — Если она вот так плюет на меня в тринадцать, что же будет в шестнадцать? Если я действительно стремлюсь к невозможному, зачем тогда вообще стремлюсь? Почему не оборву все?

— Потому что ты ее любишь, — говорю я.

— Позвольте спросить вас: как вообще ваша дочь переносит это? — говорит наш фатер этому разведенному кадру. — Я имею в виду вашу взаимную разлуку?

Мы как раз откушали. Обед протекал в поразительно спокойной обстановке, так что пока я единственный, кто залез под стол, но к этому давно все привыкли. Мать сервирует кофеек с такой осторожностью, что я едва-едва слышу: с одной стороны, она старается не разбить праздничный сервиз, с другой — не сглазить это небывалое совпадение взглядов. Я всем нутром чую, как она силой принуждает себя не идеализировать ситуацию, а принимать ее трезво, без всяких нереалистичных, преувеличенных ожиданий.

— И знаете ли, что самое удивительное? — говорит фатеру ухажер. — Мы обычно спрашиваем, как это переносит она. Почти автоматически все предполагают, что в таких случаях ребенок страдает несравнимо больше взрослого.

Слышу, как он отхлебывает кофе и ставит чашку обратно на стол.

— Но когда вы такого якобы страдающего ребенка попросите поскорее позвонить вам, то он об этом — очевидно, по причине своего страдания — всякий раз забывает. Вы ждете, ждете, но телефон молчит. В конце концов вы не выдерживаете и звоните сами, ибо после двух-трех дней напрасного ожидания это именно вы, кто умирает от тоски и печали, а измученный родительским разводом ребенок как ни в чем не бывало говорит вам: «Привет, папуля, послушай, я могу тебе звякнуть примерно через час? Sorry, но по телику как раз начинается „Беверли-хиллс“…»

Фатер заразительно смеется.

— Это мне явно кое-что напоминает…

Готов поклясться своими башмаками, что при этом он кидает выразительный взгляд на сестрицу.

— Запомните правило номер один: прежде чем позвонить ей, посмотрите телевизионную программу, — поучает папахен.

Он, факт, лыбится — по голосу слышу.

— А теперь скажите: как эту разлуку переносите вы?

— Сейчас уже лучше. Временами бывает довольно трудно, но иной раз, напротив, очень хорошо. Даже опасно хорошо. Надеюсь, вы понимаете меня.

— Да, понимаю, что вы имеете в виду.

Минутная тишина.

— Но с чем действительно я не могу смириться, так это с тем, что вижу ее так мало. Так отчаянно мало.

— Раз в неделю во второй половине дня и каждый второй уик-энд, — говорит фатер со знанием дела.

— Именно так.

— С Ренатой у меня было точно так же — правда, Рената?

— Да, папенька, — говорит сестрица голосом Адины Мандловой. — Вы совершенно правы, папенька.

— Кое-чем поделюсь с вами, — говорит этот отвергнутый отец с пылом. — Да, я вижу свою дочь крайне мало, но верю, что, невзирая на это или, скорее, даже поэтому, я парадоксально в большей мере отец, чем неразведенные отцы, которые могут видеть своих дочерей когда им заблагорассудится.

Похоже на то, что наш фатер серьезно призадумывается над такой премудростью.

— Вы так считаете?

— Да. И по двум причинам. Первая: ты ценишь эти неожиданно подаренные редкие часы, которые можешь провести с ней, и проживаешь их, стало быть, гораздо интенсивнее и как бы осознаннее. И вторая: в течение тех дней, которые вынужден прожить без нее, тоска активизирует поразительное множество воспоминаний о том времени, когда вы жили вместе. Ты можешь вдруг вспомнить, как впервые купал свою дочь в белой пластиковой ванночке в ромашковом отваре и едва дышал, боясь, как бы это мокрое маленькое тельце не выскользнуло из рук. Или как несколькими годами позже в песочнице она с этаким шаловливым прерывистым смехом сыпала песок тебе в волосы…

Он вдруг замолкает.

Эта тишина наверху за столом длится вроде так же долго, как и в тот раз, когда сестрицын фотограф начал сервировать к кофейку ее кошечку.

Я зашкаливаю и высовываюсь из-под стола: этот разведенный крендель многократно прокашливается, а наш папахен без передыху кивает головой, точно какой придурок.

— Похоже, вы двое долго искали друг друга, покуда нашли, — обалдело говорит сестрица.

Ее меланхоличный любарь раз-другой пробует улыбнуться, но хрен у него получается.

— Погляди на них, — говорит сестрица матери.

Вид у нее такой, будто ее обсморкали, но мы-то знаем, что реально она счастлива.

— Я хотел только сказать, что и разлука с ребенком неожиданно может обернуться своей хорошей стороной, потому что в тебе оживают воспоминания, которые, возможно, не будь этой разлуки, были бы навсегда похоронены, — объясняет этот ее boyfriend.

Фатер наклоняется к нему так резко, что под столом въезжает в меня коленями.

— Видеокамера! — гудит он победоносно. — Только она сохраняет для вас все воспоминания! Если вам интересно, я могу вам показать несколько довольно забавных…

— Нет!!! — вопим мы с сестрицей и матерью почти в один голос.

В конце концов дело ограничивается коробками с фото, что в отличие от нас фатер считает вполне приемлемым компромиссом. Они смотрят их едва ли не час. В конце концов хахаль вытаскивает портмоне и демонстрирует матери и отцу несколько фоток своей дочери.

— Красивая, — мгновенно реагирует мать. — Даже слишком красивая.

И тут же с ходу устанавливает сходство — дело известное!

Я заглядываю ей через плечо. Ну факт, я и не ждал другого: хоть и не уродка, но абсолютно нормальная тинейджерша, каких тринадцать на дюжину встретите с утречка перед любой девятилеткой.

Мать передает фотки сестрице, которая тотчас не глядя сует их фатеру.

— Я их уже видела, — говорит она. — Он показывает их каждому встречному: почтальонше, таксисту… и даже совсем незнакомым людям, которые подсядут к нему в кабаке…

— Одному таксисту, — оправдывается гордый отец. — Он вез меня в аэропорт. Я в тот день улетал на два месяца в Америку и был в несколько сентиментальном настроении…

— Ой, накажи меня бог, — говорит наш фатер, глядя на фото, — думаю, вас ждут нелегкие времена.