Михал Вивег - Летописцы отцовской любви

Братец таскает свой ноутбук даже на пляж и, понятно, привлекает внимание. Счастье еще, что не таскает и стол… А всего лишь залезает под зонт, где потом часами сидит и пишет. Отец и я временами тоже «записываем», но чаще читаем. Иной раз, перевертывая страницу, мы улыбаемся друг другу: папка — мне, М. — Крохе… Синди, как истая американка, улыбается всем. Keep smiling. [8] Всегда с улыбкой (англ.). Мне же Кроха без особого повода не улыбается почти никогда.

Бодрыми улыбками мы обмениваемся, лишь сталкиваясь на пороге ванной.

— Кое-что прочту вам, — роняет папка (он говорит «вам», но обращается прежде всего к М.) и с несколько школьной интонацией цитирует: — «Прийти к тому, что человек обязан совершить. Возможно, именно Исайя дал мне это. Как дает каждый ребенок Ощущение смысла».

После слов «ощущение смысла» отец делает драматическую паузу и бросает на меня короткий застенчивый взгляд. Потом продолжает:

— «Ощущение, что сквозь меня, а затем и сквозь него проходит колесо жизни, вращаясь в хрупком, но при этом неодолимом движении».

Вынужденная неловкая тишина, обычно сопровождающая подобную патетику.

— Вот это бомба, что скажешь, сестрица? — усмехается братец. — Я называю это психологической примочкой!

Братец гримасничает, Кроха заливается смехом.

— Что такое сквозь? — спрашивает Синди. — И что такое хрупкий?

Общими силами мы переводим ей.

На сей раз родители выразили настоятельное желание познакомиться с Виктором. Мама предложила пригласить его на воскресный обед.

— Наши хотели бы с тобой познакомиться, — без всяких затей сообщила я Виктору (я еще не отвыкла говорить «наши», хотя к тому времени прошло уже четыре года, как они развелись).

Он улыбнулся (мне ужасно нравилась его улыбка):

— Да ну! Стало быть, ваши хотели бы со мной познакомиться?

— Вот именно, ты же понимаешь. И мне велели пригласить тебя на воскресный обед. Папа сказал, что хотел бы посмотреть некоторые твои фотографии.

— Воскресный обед?! — воскликнул Виктор. — Воскресный обед? Очнись, ради бога! Мы живем в двадцатом столетии!

Я любовно откинула ему со лба волосы (мне ужасно нравились его волосы).

— Я знаю, но пойми меня. Что я должна сказать им?

Он возмущенно увернулся от меня и встал.

— Так, значит, отец Конделик [9] Отец Конделик — персонаж романа «Отец Конделик и жених Вейвара» чешского прозаика и журналиста Игната Хермана (1854–1935) — сатира на мелкого пражского буржуа. приглашает меня на воскресный обед? Что же нам сударыня матушка приготовить изволит? Кнедло-капустно-свиное или гусятинку?

Гнев всегда был ему к лицу: он выглядел ужасно мужественным.

— Я понимаю, Виктор, но сделай это ради меня, любовь моя.

— Значит, товарищ капитан и товарищ учительница приглашают меня на воскресный обед? Что ж, посмотрим…

— Я же не виновата, Виктор. Я не отвечаю за своих родителей.

— Родители, — презрительно сказал он. — Знаешь, что такое родители? Балласт.

— Я знаю, но…

— Нужно иметь смелость это признать. Если не избавишься от этого балласта, всю жизнь проживешь в детской — смени ты хоть сотню собственных хаз!

О том, что наконец пришла пора (в шестнадцать лет) перестать жить вместе с мамочкой и найти для себя какую-нибудь гарсоньерку, мы с Виктором уже не раз говорили, но его невероятно подходящая и гениально точная метафора насчет детской комнаты была абсолютно новой. Он ужасно умен! Этой метафорой он убил меня наповал. Я расстегнула пуговицы на его рубашке и с восторгом уткнулась лицом ему в грудь (у него была ужасно красивая грудь!).

— Ведь речь только об одном обеде, — прошептала я в его пушистые волоски.

И то правда, обычно двух-трех минут хватает, чтобы сразу определить, что за фрукт перед вами, но уж поверьте мне — на этого сестриного «художественного фотографа» вам и двух-трех секунд хватило бы с лихвой: видели б вы только, как он одет (бермуды и грязная майка), какие он строит рожи и каким макаром подает папахену руку, вам вмиг стало бы ясно, что это дебил non plus ultra. [10] В высшей степени (лат.).

— Это Виктор, — говорит сестрица.

— Рады с вами познакомиться, Виктор, — изрекает мутер.

Маэстро улыбается и кроме «драсте» не произносит ни слова, что, видать, считает чем-то типа учтивой расположенности. Под мышкой у него огромадная черная папка с фотками, с которой свисают растрепанные тесемки. Фотки, быть может, привлекли бы мое внимание, но когда следом я узрел шизоидную улыбочку, с которой Маэстро по-быстрому окинул материну гостиную и книжные полки, я утратил всякий интерес к его творениям.

Обед из-за этого надутого придурка был нудным до ужаса. Я еле дождался, когда наконец смогу залезть под стол. Едва доев, отложил прибор и спикировал вниз.

— Куда он лезет? — прибалдел Маэстро.

— Под стол, — извинительно пояснила ему сестрица.

Маэстро не прокомментировал сказанное, но я отлично слышал, как сестрица постучала пальцем по лбу, что меня, должен сказать, слегка покоробило. Сверх того, прямо перед моей рожей были волосатые художнические рычаги, так что немного погодя я опять вылез. Мать с надлежащей светской улыбкой подавала кофе (само собой, в праздничном фарфоровом сервизе), а Маэстро с мрачным видом развязывал узел тесемок.

— Вам с сахаром? — спрашивает мать и подает ему эту обалденную сахарницу с золотыми розочками.

Маэстро с недоверчивой миной кладет сахар и многозначительно смотрит на сестрицу. Сестрица что-то шепчет ему, и оба громко смеются. Потом сестрица сует ему язык в ухо. Папахен не знает куда глаза девать и потому буравит ими стену.

Минутами мне даже весело.

— Ужасно хочется посмотреть фотографии, — произносит мамочка.

— Это художественные акты, папуля, то есть обнаженная натура, — весело сообщает фатеру сестрица. — Пусть это тебя не шокирует…

— Акты? — с сомнением говорит фатер, словно надеясь, что не расслышал. Но расслышал он точно.

— Акты. Может, ты имеешь что-то против обнаженной натуры, папа?

Папахен в шоке.

— Чьи акты? — говорит папахен с явной опаской в голосе.

— Мои акты, а чьи же еще? — сладко говорит сестрица и целует Виктора. — Они очень красивые.

На лице Маэстро горит воинственная решимость насмешливо презреть любую фразу, которую в этой комнате кто-либо выскажет о его фотографиях — а армейские спецы и подавно. Папахен обращает взор к матери: «Ты знала об этом?»

«Не знала!» — говорит ее жест.

Видок у фатера до смешного напуганный. Он уже снова уставился в стену. Мама решает изобразить, что ей весело.

— Стоит ли церемониться из-за толики обнаженности! — смущенно улыбается она.