Эмманюэль Роблес - Морская прогулка

Во время деловых переговоров у него, вероятно, было такое же насмешливое и хитрое выражение лица.

— Это действительно необходимо во время путешествия, но отсюда до берега…

— Вы хотите сказать, капитан, что берете на себя ответственность нарушить правила мореходства на пути к берегу?

— Не пойму, чего вы добиваетесь! — воскликнул Даррас.

— Отвечайте, капитан. Весьма сожалею, но это еще не ответ.

В голове Жоржа еще навязчиво звучала мелодия немецкой песни, которая тогда ночью, перелетев через усеянный обуглившимися, скрюченными трупами ров у Ривогранде, казалось, неслась навстречу еще возможному братству, а голос Жоннара разрывал эту черно-красную ленту печальных воспоминаний, тянувшуюся из самых глубин его памяти. «Отвечайте, капитан!» — и тогда Жорж, по-прежнему стоявший, облокотись на леер, рядом с Максом, который уже не смеялся, а казался озабоченным и краем глаза следил за Жоннаром, вдруг заявил, что готов остаться на грузовом судне до возвращения яхты, что его предложение должно быть принято и не может вызвать проблем. Тогда рука Макса скользнула по лееру навстречу его руке, но тут раздался голос Жоннара:

— Море, прошу вас, избавьте нас от этого вашего нового номера!

Насмешливый, а потому еще более оскорбительный тон, легкое пожатие плеч, чтобы показать, что на деле любое предложение этого наглеца оборачивается очередным фарсом.

— Мой номер, как вы это называете, менее отвратителен, чем ваш, — отпарировал Жорж.

Короткое молчание; капельки тумана оседали на лицах, отчего они блестели, как покрытые глазурью гончарные изделия; все напряженно ждали, кроме Герды, которая, ничего не понимая, просила мужа объяснить ей по-немецки, что происходит; их приблизившиеся друг к другу лица вырисовывались на фоне борта грузового судна и цепочки открытых иллюминаторов.

— Видите, каким неприятностям вы меня подвергаете, капитан? — произнес полный сарказма Жоннар.

Но по мнению Дарраса, все было улажено.

— Решено, Море! — сказал он. И, обратившись к команде: — За работу, ребята. Подготовьте поскорей нужное снаряжение. — Он хлопал в ладоши, отдавая каждому приказания, а Жоннар, с взбухшими на шее венами, с красными пятнами на щеках, снова подошел к Жоржу.

— Вы мне нужны в Палермо, я вам уже это говорил, Море. Я прошу вас пересмотреть свое решение!

На этот раз голос тихий и угрожающий. Он плохо владел собой, видимо, не привык, чтобы ему давали отпор, и был взбешен поведением Жоржа, которое находил возмутительным. Но Жорж выдержал его взгляд.

— Вы подписали контракт? Да или нет?

Жоннар говорил с ним, дыша ему прямо в лицо, в ярости сцепив за спиной руки.

— Мишель! — жалобно прошептала Мари-Луиза.

— Да или нет? — настаивал Жоннар, раздраженный еще больше вмешательством жены, лицо стало багровым, уши побелели, словно были из гипса.

— Подписал, — сказал Жорж.

— Так и уважайте его! Вот что называется честностью!

Он повернулся и подошел к Хартману, который ограничился тем, что сказал по-немецки:

— Подумайте хорошенько, Море.

Тон был примирительный.

— Оставьте его! Оставьте! Он еще меня узнает! — восклицал Жоннар и обернулся к Жоржу: — Уж в этом можете не сомневаться!

— Я в этом уверен, мсье.

— Вы мне заплатите за эту выходку! И очень дорого! Это вам так не пройдет! Ишь чего захотели!

Все, кто находился на палубе, прислушивались к их разговору, следили за тем, как они себя ведут.

— Почему, — спросил Жорж, — вы не хотите позволить людям подзаработать на этом потерпевшем крушение судне? Почему вы создаете столько трудностей? То, что достанется каждому, для них — целое состояние.

— Я завтра должен быть в Палермо и встретиться там частным образом с человеком, который послезавтра, и ни днем позже, возвращается в Нью-Йорк! Вам ясно? На карту поставлены интересы более значительные, чем ваши, гораздо более значительные!

— Ведь и речи нет о том, чтобы нанести вам ущерб, — сказал Жорж, — и если моя помощь вам необходима в Палермо, что я вполне допускаю, почему не пойти на то, чтобы оставить на судне матроса?

— Потому что я терпеть не могу, когда со мной не считаются! И достаточно!

— В таком случае наше предложение остается единственным выходом, ведь вы сами не допускаете других.

Было очевидно, что все эти приготовления только усиливали ярость Жоннара, представлялись ему вызовом его авторитету, чуть ли не настоящим оскорблением. Он злобно смотрел, как Сантелли вставлял в сигнальные фонари синие и желтые батарейки.

— Я повторяю вам, что не люблю, чтобы меня водили за нос, Море! Запомните это раз и навсегда! Я нанял эту яхту и ее команду, так же как и вас! По отношению к агентству я выполнил все пункты контракта, все свои обязательства! И самым неукоснительным образом! Команда из шести человек! Ни на одного меньше! Плюс переводчик!

— Это лишь буква контракта, мсье. Но ведь случай совершенно исключительный, и если бы вы постарались понять этих людей…

— Я не собираюсь с вами дискутировать! С меня хватит! Пусть каждый отвечает за свои поступки! Суд разберется!

И он спустился в свою каюту. Хартман был в затруднении. Он сказал, и опять по-немецки: «Решительно, это весьма неприятно», и в свою очередь исчез, присоединившись к своему компаньону.

Мари-Луиза словно застыла на фоне мерцающего тумана. Герда же заявила, что с удовольствием последовала бы примеру Жоржа и что она упускает возможность снять потрясающий фильм.

— Как вам повезло! Я завидую вам! И правильно сделали, что послали к черту Жоннара!

— Ты себя вел молодцом, — сказал Ранджоне, хлопнув Жоржа по плечу. Остальные поддержали его.

Жоржу знакомо было это опьяняющее чувство. Со времен войны он особенно дорожил дружбой товарищей, и сейчас их одобрение доставляло ему чистую и ясную радость, совершенно новую и свежую, такую же свежую, как чувство, которое затопило его сердце во время первого же вечера, проведенного с Мадлен.

Они торопились закончить свои приготовления при этом нелепом беловатом свете, который порой начинал колебаться, трепетать у самой поверхности моря. Герда перезаряжала свою камеру, а Мари-Луиза теперь курила, снова опустившись в кресло. Лицо ее было спокойно, она и впрямь напоминала прекрасный распустившийся цветок. В ту минуту, когда Жорж подошел к ней, он заметил, что что-то дрогнуло, промелькнуло в ее взгляде — так иногда в просветах между деревьями видишь, как всколыхнется темная поверхность воды. Он знал, что у нее упругая грудь, горячие губы, сладострастно прильнувшие к его губам, его рот еще помнил эту ласку, этот порыв, и в то же время, да, в то же время он чувствовал себя уже чужим этой женщине, он уже был весь во власти предстоящего, всем существом без остатка отдался своему решению, счастливый от сознания того, что крепкими узами связан с Даррасом, со всей командой; и Мари-Луиза, может быть, интуитивно почувствовала эту его радость, которая отвергала ее, отрицала ее силу, ее обольстительность, и потому она сказала тихим, но дрожащим от обиды голосом: