Ильгиз Кашафутдинов - Высокая кровь

Загадка прояснилась, когда занимали второй фальстарт. Первый раз соседний жеребец метнулся к Фавориту вперехлест, образовалась толчея. И второй раз Фаворит увидел того жеребца рядом, понял, не случайно. Крупный рыжий жеребец нахраписто лез в соседи, горячился не в меру, караулил фиолетовым глазом Фаворита. Под стать ему наездник — рыжий, щекастый.

Поскакали. Фаворит вырвался сразу — низко, надежно вытянулся; копыта быстро, мягко кидали размякшую землю, и дорожка текла, послушно ложилась под ноги. Взяв препятствие, еще одно, уже в повороте Фаворит оглянулся. Рыжий его нагонял. Жесткий хлыст играл на его боках. Следом за ним, чуть поотстав, кучно шли остальные лошади. Фаворит оглянулся еще: как это рыжий, сырой, закормленный, побьет его?

Толкунов не посылал, словно не замечал ничего, лишь ноги дрожью выдавали волнение. Что же будет?

Фаворит чуть прибился к бровке — скатертью дорога!

Рыжий поравнялся, подоспели другие, но Фаворит чутко следил за ними, чтобы не дать себя запереть. Не ускользнула от него нечестная рука. Детина крепкой этой рукой как бы невзначай качнул рыжего, целясь в грудь Фаворита. Фаворит не успел укоротить махи, и в серой пелене тумана, в недоступном судейскому глазу месте сшиблись с рыжим, скаля зубы, дыша белым паром; помялись друг об друга. Рыжий, ошалело всхрапнув, отвалил, исчез.

Фаворит скакал, ждал, когда справится с собой Толкунов. В мгновение удара Фавориту почудилось, будто жокей и он — одно тело, переплетенное одними сухожилиями, одними напряженно звенящими сосудами, и по ним единственное на двоих сердце гонит одну и ту же кровь. И он сжался, прянул так, как если бы берег не только себя, но и ту часть тела, которой стал для него Толкунов. Он ощутил его взмокшей вдруг спиной, гривой — всем, чем удерживал, не давая сломиться, упасть.

Фаворит так и не дождался посыла. Жокей не дал шенкеля, не покачал поводьями, и Фаворита внезапно осенило: жалел его Толкунов. Фаворит вмиг решил сам: вдогон! Яростный, страстный звон наполнил его, хлестко ударил в ноги, снял тяжесть, понес его всего — ликующего, гневного — в засиневшее пространство. Фаворит разогнался в длинном, упоительно свободном броске, вторым — коротким, точно рассчитанным — настиг лошадей. Оттолкнулся далеко перед плетнем, в прыжке, на лету выиграв два-три корпуса, так же далеко, за плетнем приземлился. Взяв голову скачки, он больше не оглядывался и только на последней четверти последней прямой прислушался — в ушах звенел лишь ветер…

Фаворита завели в сарай. Он слушал: стучали ворота, вкрадчиво шумела машина. Все стихло. Только за стеной, в другой половине сарая, кудахтали куры и сыто хрюкал поросенок. Фаворит успокоенно всхрапнул, утомленно закрыл глаза — потянуло в сон. Дразнил его, будто мерещился, запах влажного овса. Обыскивая сумрачный уголок, Фаворит ткнулся губами в таз, поставленный на ящик. Распаренный, отдающий бензином овес давился на губах мягко, но с резучей болью застревал в глотке. Устав переваливать жвачку во рту, Фаворит с обидой отодвинулся от таза: есть хотелось, а нельзя. Он потоптался, послушал и проверил тело — сильных болей нигде не было, зато чувствовалась расслабляющая водянистая тяжесть. Заметив перед собой щель в стене, он снова замер. В желтом сиянии видны были огород, овражек, посверкивающие макушки верб, дальше — зеленый косогор, на нем белыми пятнами гуси. Выплескивались из овражка, нежно взлетали в небо детские крики, смех. Фаворит вдруг вспомнил себя — он тоже был маленьким, жил с матерью в табуне, выведенном на летние травы.

Так же ярко, как сейчас, не щадя себя, горело солнце над просторами, цвели берега, распадки; хмелили голову летучие запахи, будоражили, поднимали на длинные, уже окрепшие ноги — сосунок рывком уносился по равнине, и казалось ему в эти беззаботные минуты, что все на свете припасено и взращено для его радости. Он летел, чуть пугаясь своего топота, и следом за ним, поставив пушистые хвосты трубами, прижав уши, мчались, будто ловили его, сверстники.

Он подолгу стоял, провожая опечаленным взглядом угасающее солнце, до сумерек, до самой ночи, когда в тишине слышно, как падает сверху, откуда просвечивают звезды, знобкая прохлада, и слышно еще — радуясь неизвестно чему, шуршит, поднимается будто спавшая днем трава.

Потом он лежал, греясь от бока матери, улавливая спросонья, как сочный теплый язык слизывает с остывающей шеи, со спины капли росы.

Всего одно лето — короткое мгновение. Уже в конце его он познал жестокое оголовье, двойные, усмиряющие ярость и страх корды, удила. Так начиналась работа.

Смутная тень, мелькнув за щелью, насторожила Фаворита. Он разглядел мальчика, который поднимался из овражка зябкой походкой. Он вышагивал, нагнув мокрую голову, не разбирая тропинки, цедил сквозь зубы не то стон, не то плач. Фаворит подался, боднул лбом стену — обрадовался. Дождавшись, когда шаги мальчика поравняются с сараем, негромко, чтобы не отпугнуть, протянул: «Пи-и-ить»… Мальчик услышал. Подойдя к двери сарая, долго сдвигал что-то неудобное. Открыл дверь и застыл в проеме, не решаясь войти. Фаворит выгнул шею, пошевелил запекшимися губами.

Мальчик, не догадываясь, быстро прошмыгнул в глубь сарая, к поленнице. Фаворит дал ему рассмотреть себя, стоял, как на выводке: ноги в правильном поставе, уши стрелками, не шелохнется. Мальчик тоже притих, будто и не дышал вовсе, только руки его, загораясь огнем, просились дотронуться до коня, погладить.

Мальчик прижался спиной к поленьям, робко соображая, как вести себя с конем, смотрел-смотрел. И постепенно, будто туманом отделило его от всего, что было ему знакомо в этом сарае, все исчезло, остался один конь, вычерченный стушеванными призрачными линиями. Сошел с картинки, встал перед глазами. И вот ожил, плавно двинулся, раздвоился, и вот их уже три, четыре — много. Быстрые, как вихрь, мчали тачанку, неслись в эскадронах. Летели и летели белые кони по опаленной гулкой земле, падали в пыль и пепел. И хотя мальчик опять видел лишь одинокого, замершего коня в сарае, в ушах его звенел копытный топот, скакали еще лошади на призывный далекий звук боевой трубы.

Мальчик догадывался, что конь падал. Увидев на пыльной, тусклой шерсти куриный помет, щепки, он чуть растерялся и, убедившись окончательно, что конь живой, настоящий, побежал в сенцы, принес ведро с водой, мочалку, мыло. Приблизился нерешительно. Мотнув головой, конь снова пошевелил губами, потянулся к ведру — пить. Мальчик поднес и отошел.