Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер

Во всяком случае, настало время подводить предварительные итоги — отфиксировать, так сказать, промежуточный финиш. Пока люди, к сожалению, не понимают, что моя жизнь и творчество достойны монографии. Почему? А по одной простой причине: избранная мною узко элитарная профессия скульптора, о которой в эстонских источниках говорится уже в 1695 году, в современном дискурсе пространства-времени весьма и весьма непопулярна. Мой священный виноградник, который я с любовью возделывал многие годы, дичает. Почти нет молодой поросли. В учебных программах Академии художеств моего искусства вы не найдете. Но меня это не страшит. Я даже не разочарован. В человечестве не стоит, да и нельзя разочаровываться, я ведь знаю, что настанет день, когда это самое человечество снова обретет забытые ценности. Были же времена — например, раннее средневековье, когда перестали уважать даже писательское слово; и потребовалось тысячелетие, чтобы его стали ценить.

Скоро настанет время, когда человечество отвернется от псевдоискусства, цель создателей которого — подмигивать самим себе, и откроет красоту вечную, которая всегда была и пребудет. Хотя замечают ее не всегда. Все по-настоящему ценное однажды будет открыто вновь. И оно наследует заслуженную славу, которая самим создателям не так уж и важна, но, во всяком случае, оставит лучшее впечатление о человечестве. И самому человечеству.

Именно из этих соображений я и решил порадовать будущих поклонников моей личности и творчества тем, что они получат ценный подарок — мой отлично написанный самоанализ — философский, академичный, абсолютно правдивый. Он будет прекрасной основой для исследований обо мне, в которых серьезный ученый уже сам сможет вторгнуться в таинственные лабиринты моего самоисследования и с этим вот сейчас рождающимся произведением как с факелом (воображаемым, разумеется) в руке смело двигаться вперед.

Я слышал, что многие мастера слова, среди них даже знаменитые писатели, немало мучились с написанием первого предложения: перед этим важным шагом (который я бы не стал переоценивать) испробовали все имеющиеся в доме письменные столы один за другим; аж двигали их из угла в угол.

Вплоть до того, что такой пустяк, как выбор сорта бумаги, доставлял им невероятные мучения. Слышал я и про чудачества: даже такой мастеровитый поэт, как лорд Байрон (его и в Эстонии знают, поэтому представлять не требуется), держал в ящике своего стола гнилые яблоки — иначе вроде стихосложение не складывалось. (Конечно, это может быть и сплетня.) Но как бы там ни было — мне для самоосуществления не нужны вонючие огрызки.

Полагаю, первым делом мне надо бы заняться выстраиванием моей родословной, с которой связано рождение моей личности и моего миропонимания. Затем мне предстоит поведать вам о моих ранних сексуальных опытах; я делаю это вовсе не из желания идти в ногу с веяниями времени: я вовсе не превозношу эти веяния, порой скатывающиеся в бесстыдство, хотя и понимаю неизбежность изменений в мире, но я уверен, что юность и первые любовные впечатления (или что-то близкое к ним) серьезно воздействуют на наш дух, формируют наше эго и его неповторимость. Да и как иначе читателю понять мою духовную и творческую жизнь?! Очень уж они непросты! Затем я собираюсь двинуться вперед по тропе хронологии, не впадая, тем не менее, в рабскую зависимость, — я собираюсь уснастить череду событий собственными размышлениями о проблемах веры, жизни и смерти, а также о вопросах литературы и искусства, чтобы читатель мог поглубже познакомиться со мной как личностью. И, разумеется, большую часть моего сочинения займет моя недавно начавшаяся любовная жизнь. Прошло ведь совсем немного времени с того момента, как я нашел Катарину своей мечты, с которой мы истово, как говаривали в старину, живем вместе душой и телом.

Но сначала все-таки о родственных связях. Кстати, есть у меня и тайна собственного рождения; в детстве я не имел ни малейшего представления о ней. Известные обстоятельства, довольно сложные, и некоторые мои разыскания привели к тому, что мой дед в итоге рассказал мне всю правду. Но здесь мы пока не будем об этом. Не станем забегать вперед! А тайну своего рождения я упомянул для того, чтобы у читателя не возникли вопросы. Почему, дескать, я так много пишу о сельской жизни и своем дедушке. Он как бы то ни было был моим н а с т о я щ и м дедом.

Итак, я родился в столице нашей маленькой страны Таллине, в этом старинном ганзейском городке, в котором мало снисходительности, в достатке суровой деловитости, в городе, архитектура которого мрачновата, в городе, в котором девять месяцев в году стоит нечто вроде осени, а в оставшиеся три месяца погода в основном плохая… Но не будем слишком суровыми: и у нас случается иногда по-детски игривая весна и дремотное лето, когда наш полусонный горожанин впадает в эйфорию от синего моря с белопарусными яхтами, безоблачного неба, скромно-блекловатых городских растений и кружащих над ними неярко красочных, но все-таки по-своему милых бабочек. В эти дни горожанин одевается легкомысленно: наши девушки ходят в коротеньких юбчонках, а мужчины иногда даже в шортах, владельцы которых, как правило, не могут похвастать голенями Аполлона. По большей части они волосаты и кривоваты, но мы должны понять наших горожан — весна и лето здесь так коротки. И эти краткие чудесные мгновения каждый использует как может. Иногда на удивление бестолково. Устраивают так называемые пивные фестивали, их у нас называют ыллесуммер, в Старом городе грохочет чертова-бог-знает-откуда-взявшаяся и для нашего размеренного, несколько даже тугоухого ума неприемлемая чужая дум-думная музыка. Я в эту пору чувствую себя не в своей тарелке — так со мной, кстати, бывает и в дни певческих праздников и вообще во время массовых сборищ — я тогда уезжаю в свой домик в деревне, где прошла большая часть моей юности. (После войны и мартовской бомбежки наша семья столкнулась с проблемой — не могли найти квартиру, соответствующую нашему статусу.) И потому деревенская жизнь оставила в моей памяти о детстве гораздо более яркие страницы, нежели жизнь в городе.

Великим примером для меня, как уже сказано выше, был мой дедушка по отцовской линии. Он был состоятельный человек, главный акционер лесопилки и мельницы, знал кузнечное и электрическое дело, не говоря уже о плотницком. Прилично владел русским и немецким языками. А еще читал английские и французские справочники. В пору его молодости любителей двух последних языков было крайне мало. Особенно на селе. Но все это не так уж и важно. Всеопределяющей, для меня, была его личность.

Дед почти постоянно, разумеется, за исключением кузни, носил черный, деревенской шерсти костюм с жилетом, из карманчика которого змеилась цепочка хронометра. Я тоже мечтал о таком одеянии, но ничего подобного Санта-Клаус мне не дарил, хотя тайком я посылал ему письма. Зато мой отец, ладно, назовем его для начала моим отцом, одевался по-спортивному; частенько носил белую, вроде бы британскую, кепку, но ни кепка, ни спортивного покроя клетчатые пиджаки меня никогда особенно не привлекали. Именно дед, его манера одеваться были, по-моему, достойны настоящего серьезного мужчины. Меня завораживала и его манера говорить, его слова — он произносил каждое по отдельности — всегда были четкие, веские. У меня и сейчас звучит в ушах хотя бы то, как за обеденным столом, где я слишком усердно пытался влезть в разговор взрослых, он меня приструнил: