Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер

Для доказательства моего утверждения отправимся в прошлое. Сначала во времена первой Эстонской Республики.

Помню изумительное майское утро, когда упитанный мальчуган — это я — скакал по тенистым аллеям нашего старинного Оленьего парка на поджаром рыжем скакуне (белой палке из светлого дерева), которого отец заказал ему на третий день рождения. На заду лошади, кстати, были приклеены две серебристые буковки "EW", которые обозначали ЭСТОНСКУЮ РЕСПУБЛИКУ (Eesti Wabariik) и в то же время были инициалами, то есть начальными буквами имени и фамилии хоть и несмышленыша, но с умными глазами. Да, премилые это были, если можно так выразиться, явления, оба эти EW.

Так вот я и скакал в своем воображении тем детским утром, как амазонка. (Нет, амазонки были все-таки женского пола, всадницы… Спортсменки.) И одновременно я ел тогдашнее светло-желтое лимонное мороженое. На башне Длинный Герман развевался сине-черно-белый флаг. А на мне была сине-белая матроска. Из открытого окна расположенного поблизости симпатичного дома — как величественно развевались занавески — доносилась радиомузыка (тогда радио было далеко не в каждой семье), и вдруг заговорил приятным голосом (по радио) какой-то пожилой человек. Отец тут же выпрямился и замер (если я не ошибаюсь), снял свою белую теннисную кепку английского образца (если я не ошибаюсь) и пояснил мне, что сейчас перед нами выступает наш дорогой президент (его звали Пятс). Я прислушался. Разумеется, я сразу почувствовал, что в такой момент приличному ребенку лакомиться не к лицу. Приличный мальчик ведет себя достойно. Поедание мороженого пришлось тормознуть. [1] Тормознуть — прекратить, остановить (одно из современных выражений, которое я время от времени использую). NB! И в дальнейшем пояснения я буду давать прямо в тексте. В противном случае, боюсь, они не будут прочитаны. — Автор.

Я подавил и желание пописать — оно возникло как-то неожиданно, ясно помню это — и стал слушать, вероятно, умные слова, доносившиеся из прекрасного просторного окна. Слова, точное значение и смысл которых я, разумеется, еще не понимал, тем не менее, гипнотизировали меня. Тогда я не мог четко провести границу между Господом, господином Президентом и господином Сантом-Клаусом, pardon, все-таки Санта-Клаусом. Для меня они были одно Великое Триединство. И вдруг я почувствовал, как горячее чувство любви, послушания и благодарности поднимает меня высоко-высоко в синее небо Эстонии (маленькие, словно из перышек, белые, нежные и сливочно-ватно-шелковые облачка парили там, словно лебеди, — я так ясно помню их). Мои детские глазенки от умиления увлажнились. Я переживал нечто вроде оргазма души. И это сильнейшее чувство было облито прекрасным гимном Эстонской Республики.

У меня душа р а с п а х н у л а с ь!

От счастливого забвения я очнулся только после того, как речь завершилась. И сразу же написал в штаны. Теперь это было более простительно, потому что маленькие мальчики иногда ведь писают в штанишки, — я ощущал это всей душой. Безошибочно.

И мой добрый папа, кстати, не стал меня корить. Он понимающе улыбнулся…

Следующее воспоминание — место неподалеку от прежнего, несколькими годами позже. На небе точно такие же облака, как в предыдущей сцене, но ни палки-лошадки, ни мороженого не было. (В немецкий период со сладким, кажется, вообще были сложности.) Но какая-то немецкая речь раздавалась из того же самого открытого окна. Писать мне не приспичило, это точно. И отец, кажется, не остановился. А вот впечатление от флага у меня осталось яркое: на Длинном Германе развевался кроваво-красный флаг — там и позже висели по большей части красные флаги, — но у того флага в центре был белый круг, а на нем знак, про который теперь я знаю, что это наидревнейшая свастика. Немцы (и эстонцы тоже) называли ее сцепленным крестом. Внушительный был флаг. Прекрасный и ужасающий. Но и красивый тоже. Я испытывал абсолютное чувство счастья. И тут ко мне подошел милый немецкий офицер, улыбнулся и приколол на пиджак иголку, на конце которой было изображение кораблика из фосфора. Этот корабль, напоминающий крейсер, по ночам излучал зеленоватый свет, таинственный и чудный. К утру корабль светиться переставал. Но уже к вечеру, набравшись от солнца сил, снова сиял (кстати, даже днем в темной комнате).

На чем я остановился? Ах да, глядя и на флаг со свастикой — там, в Оленьем парке — душа у меня была н а р а с п а ш к у.

Некоторое время спустя на той же башне развевался красный от края и до края флаг. А еще позже — красный флаг с какими-то бело-голубыми волнами по нижнему краю. Это, насколько помнится, был флаг нашей дорогой ЭССР. Не очень красивый и не больно внушительный. Серьезный флаг никак не вяжется с волнами. Но времена, когда развевался этот флаг, для многих тогдашних эстонских детей, особенно для тех, родителей которых не депортировали как врагов народа (высылка сама по себе вполне понятная мера в отношении тех, кто враждебен правящему строю), да, для многих эстонских детишек это были прекрасные пионерские годы с горнами и кострами, сачками и гербариями… Мои папа-мама, к сожалению, не позволили мне вступить в пионеры. Хотя моего дедушку справедливо объявили кулаком, я, возможно, удостоился бы принятия в пионерскую организацию. Тем не менее, и для меня это время было, как говорится, безоблачным детством.

В те времена пионеры носили на шее красные носовые платки, а пионерской элите, если можно так сказать, позволялось таскать иконы, на которых обычно изображался Иосиф Виссарионович Сталин. Однажды я попал в Олений парк, когда мои однокашники маршировали с портретами, били в барабан и вдобавок еще дули в горны. Хотя я и вынужден был стоять в стороне от всей этой красотищи, душа моя была р а с п а х н у т а. И вместе с остальными я восклицал: "Да здравствует наша любимая Советская Эстония! Да здравствует наш великий вождь и учитель товарищ Сталин!"

Многие не в состоянии понять, насколько важна способность быть преданным сторонником правящего как раз сейчас режима. Ведь это практически единственный способ обеспечить нашему существованию наивысшую из возможных степень безопасности. (Здесь, под солнцем, человек никогда не будет себя чувствовать абсолютно уверенно. Тому примеров моей биографии не счесть.) Но безопасность — и это я хочу непременно подчеркнуть! — далеко не все. Важнее то, насколько правильное миропонимание проникает не только в мозг, но и в кровь — еще лучше, если оно там есть уже с самого рождения, тогда вы свободный человек в самом широком смысле этого понятия. Но высшая степень совершенства достигается тогда, когда вы даже и не знаете, какой нынче государственный строй и кто сейчас правит!.. Сверхлояльному это ведь неважно.