Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

— Такой ход сделал Нимцович, играя в 1913 году в Баден-Бадене против Госенкнопфа, — решил пошутить Эн. Эл., хотя это далось ему нелегко.

— Хуже было Ф dl — d2 в партии Лилиенталь — Флор в 1938 году в Белой Церкви, — подхватил доктор Моориц в том же духе.

— А еще хуже d4—d2. Так пошел Иван Недомытый, после чего его отстранили от турнира, хотя он был перворазрядником… правда, по классу бильярда…

Зазвонил телефон, и изыскания в области шахматной теории пришлось прервать, поскольку доктора Моорица вызывали в палату.

— Один больной во что бы то ни стало желает перейти в четвертое измерение. Нет ничего легче, как он утверждает. Его доставили сюда после того, как он с улыбкой на устах хотел спрыгнуть с балкона на девятом этаже. Между прочим, в руке у него был кусок торта. Подождите, я скоро вернусь, — сказал доктор Моориц, выходя из кабинета.

Наш Эн.Эл. остался в одиночестве.

Оказывается, он ошибался, говоря о книгах: в кабинете имелась полка, тщательно задернутая занавеской, которая буквально ломилась от медицинской литературы. К своему удивлению Эн. Эл. обнаружил на ней периодические издания Кембриджского университета по неврологии. У него руки задрожали, когда среди трудов по эпилепсии, алкоголизму, шизофрении и других он заметил картонную полоску с надписью «амнезия». Он вытащил одну из книг — и именно в этот момент, как назло, доктор Моориц вернулся.

— Надо полагать, «Амнезия», — предположил тот, увидев в руках Эн. Эл. книгу.

— Ну тут, наверное, нетрудно догадаться, — хмуро процедил сквозь зубы Эн. Эл. — Я бы с удовольствием незаметно изъял у вас несколько книжек. Конечно, на время.

— Согласно правилам, мы медицинскую литературу больным не даем, — начал доктор Моориц, но Эн. Эл. прервал его с обидой в голосе:

— Ясное дело. Знание только ваш удел, ваша прерогатива. Известно ведь, что от медицинских книг можно подхватить еще одну болезнь. К сожалению, не помню, как она называется…

— Да, в наши дни тяга к медицинской литературе велика, особенно среди ипохондриков.

— Это еще что за народец такой? — полюбопытствовал Эн. Эл.

Доктор Моориц собрался было объяснить, но затем, как видно, передумал:

— Ладно, я снабжу вас парочкой книг, только не оставляйте их у себя на столе — сестры тут же заберут и вернут мне. Чей ход?

— а7—а6.

— Довольно робко, — вслух подумал доктор Моориц. Затем перешел на другую тему: — А профессия вам так и не вспомнилась?

— Нет, и не только профессия, институт тоже. Очевидно, у меня технический уклон, потому что в разговоре с лучезарным Якобом обнаружилось, что мне известен закон Карно… Но самое нелепое — я ничего не знаю о своем семейном положении. Даже неловко. Когда я пытаюсь подумать о жене или вообще о женщинах, то возникает такое чувство, что вот-вот все прояснится, стоит лишь поднапрячься… Как будто я толкаю в гору тяжелую тачку, и вот нужно сделать последние усилия, но нет сил — тачка катится вниз. Я снова оказываюсь под горой, в своем детстве, наедине с первыми своими греховными думами. — Эн. Эл. вздохнул.

— Не беда.Тише едешь — дальше будешь. Изложите свои детские думы на бумаге, это пойдет на пользу, хотя я, к сожалению, не смогу исследовать их, как Фрейд… Мой ход е2—е4.

— Но я уже полагаю, что живу в Таллинне, хотя у меня много деревенских впечатлений. По крайней мере, я наверняка здесь жил и учился. Вчера ночью, например, я видел несколько щекотливый сон и определенно узнал один двор…

— Да?

— Это двор Дома писателей на улице Харью. Как всегда, там горели мусорные баки. Очень грязный двор… Вообще-то я никогда не жил в том доме, наверняка не жил, но часто ходил мимо…

— И что же вы делали в этом дворе? Разумеется, во сне.

Эн.Эл. скромно потупил взор, но вскоре справился с собой.

— Пристроился в углу. Проще говоря — справлял малую нужду. На какую-то доску. Очень мне приспичило, я обогнул Ратушу, поскольку знал — там есть туалет, но там работали польские реставраторы. И в кафе «Пегас» меня не впустили: висела табличка — «Свободных мест нет». А как признаться, что тебе необходимо в одно место … Ну да, вот я и нарушил постановление городского Совета народных депутатов — прямо на доску. А из окна книжного магазина мне грозили женщины.

Доктор Моориц засмеялся и неожиданно спросил:

— А вы ночью под себя не делаете?

Эн.Эл. обиженно промолчал.

— Ого, какая постная физиономия!.. Ничего не поделаешь, долг обязывает меня задавать самые неожиданные вопросы.

— Может быть, в колыбели, но я этого не помню… Пешка h7—h6.

— Разозлились и сразу нападать. Ну побьем Cg5:f6.

— Cg7:f6.

— Выходит, вы помните кое-что из недавнего прошлого, хотя бы польских реставраторов.

— Да, но чертовски смутно. Скорее основываясь на цветах и запахах. Какие-то блики… Например, я помню, как красили старый Таллинн.

— е4—е5.Не умолкайте, — попросил доктор.

И Эн.Эл. принялся рассказывать, что на сером лике города, по всей вероятности, несколько лет назад стали появляться разноцветные прыщики — вот именно, сперва впрямь как прыщики, потому что они казались какими-то чужеродными. Но вдруг количество перешло в качество, как-то внезапно, как обычно в таких случаях, и таллинцы с изумлением посматривали на розовые, голубые и зеленые дома. Смотрели, задирая головы. На стенах расцвели розы, обозначились гирлянды. (Материал будто бы доставили из Финляндии и таллинцы гордились, поскольку красками той же фирмы там красили президентский дворец.) В Таллинне воссоздавалось многокрасочное средневековье. Многокрасочное? Прежде мы не представляли себе многокрасочного средневековья, всегда связывали его с аскетизмом, с серыми стенами, но смотря на одну табачную лавку (кажется, в проходе Сайаканг) вдруг поверили. Ведь мир Брейгеля тоже многокрасочный. Да, сперва таллинцы кичились, но вскоре краска на стенах стала трескаться, с этим тоже освоились, и пацаны снова принялись выводить на стенах известные анатомические термины на двух бытующих здесь языках… А почему так яростно кинулись красить, Эн. Эл. сказать не берется. Какое-то крупное мероприятие, как будто бы мирового масштаба, но какое? Не приходит в голову!

— Парусная регата, олимпиада, — подсказал душевный лекарь.

Может быть… Все может быть, однако его она, кажется, особенно не касалась, потому что совершенно ничего с ней не связывается. И тут Эн. Эл. еще больше озаботился: Тарту тоже постепенно всплывает в памяти — кафе Вернера, памятник Карлу Бэру, отель «Тооме», комфорт и омлеты которого хорошо ему известны… Так что он не может утверждать категорически, что является таллинцем. Возможно, он житель Тарту, часто бывавший в Таллинне… Ему знакомы некоторые тартуские задворки, хотя они пока не связаны с такими непотребными воспоминаниями, как двор Дома писателей…