Анна Энквист - Контрапункт

Бах, величайший сочинитель фуг, обожал каноны. Чем строже были правила, тем большее удовольствие он получал. Канон был для него задачей, процесс решения которой скорее доставлял радость, чем приводил в уныние. Он сочинял каноны, в которых голоса пропевали свой ответ в контрдвижении, или в которых тема отвечала с другого интервала, или такие, где сочеталось одно и другое. Он вводил столько голосов, сколько заблагорассудится, так что канон роем диких нот на полной скорости влетал в уши слушателей. Только сам Бах был в состоянии различить голоса.

Женщина знала, что физиология органов чувств не позволяет слышать две вещи одновременно. Думая, что услышал два голоса, поющих в одно и то же время, ты на самом деле неуловимо, со скоростью света переходил от одного голоса к другому. То, что представлялось ровным и гладким, в подсознании оказывалось лишь лихорадочным перепрыгиванием с места на место. Этот навык можно было развивать, это было частью ее пианистической деятельности. Со временем из гармонического гула она научилась различать четыре тона, образующих узнаваемый аккорд. Доминантсепт-аккорд. Квартсекстаккорд с добавленной секундой. Уменьшенный. Безымянный. Точно так же, как можно было проанализировать и назвать неподвижные созвучия, удавалось распутать и голоса в каноне. С трудом. Путем неустанных упражнений.

В канонах «Гольдберг-вариаций» Бах, сдерживая себя, сочинил только два голоса — колоссальное ограничение, подвластное лишь безграничному мастерству. Партия первого голоса стояла сейчас на пюпитре: мечтательная мелодия, увлекающая за собой свою сестру-близнеца. В каждом такте слышалось повторение предыдущего, новое стихийно вырастало из старого, и все происходило дважды. От арии, на теме которой была основана эта третья вариация, ни осталось и следа; лишь гармоническая последовательность, на которую ты вряд ли обращала внимание, выискивая два голоса. Ты играла оба голоса одной рукой — тот еще трюк! Мысленно разъединяла голоса и со временем везде могла их различить — в теле, мышечной памяти. Вместе они составляли единое целое. Ты играла теми же пальцами сначала один голос, потом другой. Разучивание движений требовало полной и длительной концентрации.

Но это было еще не все. Под тканью взаимопроникающих голосов прослеживалось мрачное пение: неуклонно нарастающий бас, напоминавший о гармоническом истоке, арии. По мере развития канона басовая партия расширялась, сопровождая верхние голоса во все более коротких нотах. Обойтись без баса, казалось, было уже невозможно, он вмешивался во все происходящее и становился неотъемлемой частью целого.

Отец знакомится с ребенком на девять месяцев позже матери. Он как бы отстает. Он никогда не узнает, что такое физическое единство. Время от времени отцу удается почувствовать пятку дочери, бьющей по стенке материнского живота; он видит, как из недели в неделю растет живот, — феномен, за которым можно наблюдать лишь на расстоянии, пусть и небольшом. Точно так же он будет потом лицезреть и насильственные роды.

Отец ездит в больницу. Покупает гигантский букет синих цветов. Обзванивает друзей и родственников. Делает первые покупки после того, как привозит домой мать и ребенка. Находится рядом, когда ребенок ест. Для него малышка — новый член семьи, только что к ним присоединившийся. Он пугается, услышав ночью ее дыхание. Нас теперь трое! Сей факт застает его врасплох.

Сближение наступает постепенно. Отец вынимает ребенка из люльки. Ребенок ощущает новый, незнакомый запах, слышит низкий голос. Когда отец трубя высмаркивает нос, малышка пугается и плачет. Вскоре она понимает: он такой, так он звучит, он тоже с нами.

Все ближе подбирается бас к двум голосам в каноне. Обойтись без него уже невозможно.

Рано утром подъезжает отец. Большой семейный автомобиль протискивается в узкую улочку, где живет дочь. Стоит ли она уже в дверях, с чемоданом и рюкзаком? Светло-серый фасад блестит на солнце. Захлопывается окно на четвертом этаже. Отец паркует машину на свободном месте для инвалидов напротив входа в дом. Веселый и расслабленный, он отвезет потом дочь в аэропорт Схипхол, откуда она отправляется на недельные каникулы в Италию. Сначала надо подхватить на станции двух ее попутчиц, они уже ждут: рядом яркие сумки, на носах солнечные очки. В машине женщины не умолкают, перебрасываясь репликами как шариками для пинг-понга. Им уже под тридцать, но сейчас они ведут себя как девчонки. Запаслись гламурными журналами, прикупили новые купальники, блестящие майки и играют в каких-то там «Ангелов Чарли».

Отец уточняет, взяли ли они машину напрокат, кто сядет за руль (ведь ехать по Апеннинам придется ночью) и не собираются ли они перед этим выпивать. А то прилетите и сразу закажите виски, коктейли или этот, как там его, красный горький напиток — кампари! — и навеселе через горы!

— Не волнуйся, папа, — говорит дочь, у которой нет водительских прав. — Мы не будем пить. Я обещаю сверять маршрут с картой. Мы уже взрослые!

Она размахивает старой дорожной картой Италии.

— Мама дала. Посмотреть, где мы были раньше. Там отмечено. Скоро я снова все это увижу.

У одной из них с собой профессиональная камера, другая говорит по крошечному телефону. Звонит мобильный дочери. Она постоянно висит на телефоне, думает отец. Ее друзьям всегда удавалось ее найти — еще задолго до изобретения сотовой связи. Стоило ей снять пальто, едва переступив порог их дома — куда она заглядывала на ужин или приезжала позаниматься в тишине, — как тут же раздавался звонок. Звонили ей.

— Да, деньги взяла. Паспорт тоже. Сейчас едем мимо «Макдоналдса». Как только начнется посадка, я тебе позвоню.

Она кладет телефон в сумку, какую-то детски миниатюрную плетеную корзинку.

— Это мама. Меня тошнит. У меня предотъездной мандраж.

Подруги смеются.

В аэропорту отец помогает загрузить чемоданы на тележку.

— Черт, какое столпотворение!

Они присоединяются к длинной, извивающейся очереди к регистрационной стойке и тут же начинают обсуждать других пассажиров, придумывая им имена, биографии, направления полета.

Отец остается за серебряной чертой перед паспортным контролем. Он смотрит, как его дочь шутит с охранником; как, все же слегка нервничая (как будто ее можно в чем-нибудь уличить?!), почти застенчиво проходит через металлодетектор и радостно прыгает, когда сигнализация не срабатывает. Потом все трое машут ему и театральными жестами указывают на магазин спиртных напитков; они сгибаются пополам от беспричинного смеха, дочь роется в сумке в поисках посадочного талона — уже начинается, нет, слава Богу, нашелся в кармане брюк; подруги обнимают ее и уводят. Отец видит, как похищают его дочь, увозя ее к дворцам наслаждений, многолюдным пляжам, дискотекам, тратториям, в дом, кухню или постель ее итальянского приятеля, с которым она познакомилась в прошлом году. Последнее, что он видит, — ее детский профиль, приоткрытый в улыбке рот, стремительное движение головы, разлетающиеся, как в рекламе, волосы…