Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта

На другой день в деревне только и было разговору что о земле, возвращаемой омде. Много ходило всяких слухов, но точно было известно одно: омда требует свою землю назад. Три дня прожили мы в ожидании и страхе. Кое-кто, правда, утешал себя: у правительства, мол, день что год, и текст решения придет к омде годика через три — не раньше. В тот самый день, когда суд вынес свое решение, омда потребовал машину, сел в нее вместе с телефонистом и отправился в маркяз. Все решили: теперь он вернется с приговором в руках, чтобы завтра же приступить к его исполнению. Но сосед, видевший, как омда возвращался из маркяза, уверял, будто никакого приговора тот не привез, потому что вид у него был растерянный и озабоченный, как у человека, на которого свалилась какая-то нежданная неприятность. На третий день явился полицейский офицер в сопровождении трех солдат на лошадях одинаковой серой масти. Такие наезды всегда заставляют сердца сжиматься от страха. Офицер собрал феллахов, арендующих те участки, которые решено возвратить омде. Принял он нас на подворье омды, в комнате, где хранится оружие. Был он немногословен, сказал лишь: есть, мол, решение передать наши земли омде, ибо они — его собственность. А поскольку во время конфискации земель они не сдавались в аренду, то и возвращены должны быть также без арендаторов. Сохраняют силу только арендные договоры, заключенные с самим омдой. А те, что заключались с управлением аграрной реформы, отныне считаются недействительными. Потом офицер добавил: мол, он, хоть и полицейский, но египтянин и не забывает о том, что мы его соотечественники. Поэтому он предпочел встретиться с нами в дружеской обстановке, и дело, надеется он, будет улажено по-хорошему. Если же мы станем возражать, нас рассудит закон, а закон ясно и категорически заявляет: землю следует вернуть омде. Он, офицер, готов взять на себя роль посредника и напомнить омде о том, что его долг позаботиться о нас, не оставить нас без куска хлеба. Все мы люди и должны жить по законам любви и братства, а не ненависти и вражды. Один из нас встал и спросил: как же нам быть, нам и нашим детям? У вас есть господь, — ответил офицер, — и есть омда, он уведомит власти о вашем положении, и они примут соответствующие меры. Египет не оставит своих детей без земли и без работы. Египет уважает и чужестранцев, а уж о собственных гражданах и говорить нечего!

— Это явная несправедливость, — сказал один феллах.

Таково решение суда, разъяснил офицер, и оно должно быть исполнено. Ну, а что до того, справедливо или несправедливо само решение, то ведь оно вынесено на основании закона. Мы живем в эпоху господства законности, и ничто не может заглушить глас закона. Мы вправе обжаловать решение, но прежде должны его исполнить. Если дело пересмотрят в нашу пользу, нам немедленно возвратят землю. Он самолично проследит за исполнением.

Я благодарил Аллаха за то, что Мысри не было с нами. Он мог бы натворить бог знает что. И без того достаточно было шуму, споров и слез. Офицер твердо стоял на своем: его обязанности — обеспечить возврат земли, и призывал нас вернуть ее добровольно. Он дает нам два дня сроку. А против того, кто заартачится, придется принять законные меры и отобрать землю силой оружия. Эти его слова вызвали всеобщий шум. Тогда офицер встал, поправил на голове фуражку и, выйдя из комнаты, направился к омде. Прибывшие с ним солдаты и сторожа, ожидавшие во дворе, отдавали ему честь. Мы, качая головами и пожимая плечами, побрели по домам. Вышло так, будто офицер дал нам два дня сроку лишь для того, чтобы мы перессорились между собой. Кто-то заявил, что уедет из Египта, раз здесь царит такая несправедливость: отбирают последнее у неимущего и отдают тому, у кого и так всего вдосталь. Другой кричал: если мы мужчины, давайте продадим землю и скот, купим на вырученные деньги оружие и выступим против правительства! Да случись такое в Верхнем Египте, — добавил крикун, — этому офицеру ни за что не уйти бы живым, охраняй его хоть целая армия. Мы разошлись, так ни о чем и не договорившись Дело было в полдень. В поле я уже не пошел. К вечеру вернулся Мысри, пригнавший скотину. Пока его не было, я в одиночестве расхаживал взад-вперед по комнате, поглощенный тревожными мыслями. Что же делать? Как другие, так и я, хотя у меня с омдой особые отношения. Я ведь работаю на него, сторожу его добро. Решил: подожду, увижу, как поведут себя остальные. Жена, видя мои терзания, робко заметила: а может, омда и оставит мне землю. Как-никак, я его личный сторож, и он хорошо ко мне относится. Прикрикнув на нее, я решил: как бы ни обернулось дело, буду действовать заодно со всеми…

Тут-то и забарабанили в дверь. Громко, настойчиво. Собака, прикорнувшая у порога, ошалело вскочила на ноги и залаяла во всю мочь. Я открыл дверь. За нею стоял дежурный сторож. Омда требует тебя по важному делу, — сказал он. Мне тогда и в голову не пришло, Что за дело такое. Оделся я и собрался идти. Но жена, остановив меня, сказала, что у нее чайник вскипел. Сели мы со сторожем, выпили чаю, потом пошли. Я думал, у омды нашлась для меня какая-нибудь работа в поле на завтра, и он хочет с вечера договориться. На подворье омды меня дожидался телефонист. Он предложил мне сесть, чем несказанно меня удивил, и послал сторожа принести нам чаю из дома омды. Видя, что я не решаюсь принять приглашение, телефонист ухватил меня за рукав и силком усадил рядом с собой на диван. Потом повел речь о том о сем, омда, мол, человек добрый, сколько жителей деревни облагодетельствовал, нету такого дома, где бы ему не были чем-то обязаны. Да только человек так устроен — добра не помнит, все, знай, завидуют богатству омды. А вот про меня омда говорит, что я совсем не такой, как прочие деревенские. Потому-то он за мной и послал, хочет просить меня о небольшой услуге. Он уверен: я ему не откажу, дело-то пустяковое. Я встревожился. Что это он все ходит вокруг да около. С тех пор, как свет стоит, омда всегда омда, и отец его с дедом были омдами. А наша доля — всю жизнь налегать на мотыгу. Так и помрем с согнутой спиной да с ногою, увязшей в земле. Весь свой век спину гнем. Раньше, помню, омда только рот откроет — что-нибудь приказать, а мы уже кидаемся исполнять. Да, времени на разговоры он не тратил. Здесь явно что-то не так. У меня от страха мурашки поползли по телу, — ну точно в поле уснул, и по тебе полчища всяких насекомых ползают. А телефонист все говорил, говорил. Потом пришел омда. Я встал. Протянул он мне руку, поздоровался. Точно, случилось что-то, — сказал я себе, — не иначе, правительство отменило решение о возврате земли. Обрадовался я и пуще прежнего почувствовал, как люблю я землю, представил, как завтра с утра отправлюсь на участок, ведя в поводу скотину. Я взял руку омды, мягкую, гладкую, в свои грубые, потрескавшиеся ладони, поднес ко рту — поцеловать. Губы ощутили холодок колец, которыми были унизаны мясистые пальцы, и теплоту кожи. Вспомнил вдруг: мяса-то я не ел с прошлого праздника, а сколько с тех пор времени прошло, сосчитать не мог. Омда милостиво разрешил поцеловать ему руку, думает небось для меня это великое счастье. Потом произнес: