Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта

— Три феддана.

У меня, пояснил я, арендный договор с управлением аграрной реформы, и он зарегистрирован в сельскохозяйственном кооперативе. Вот уже пять лет нам все обещают передать землю в нашу собственность, и арендная плата тогда зачтется как уплата за участок. Но дни идут, а мечты остаются мечтами. Теперь же стало известно, что землю и вовсе хотят отобрать. Тут вмешался телефонист. Вы, — сказал он, указывая на нас с омдой, — породнились. Услуга, которую ты оказал омде, связала ваши семьи кровными узами. Я в душе посмеялся над этими лживыми словами; кому-кому, подумал я, а уж нам-то с малолетства известно: в жилах омды течет голубая кровь, она и пахнет по-особому. Ну, а у нас, у тех, кому сон заменяет ужин, кровь красная, и запах у нее неприятный. Наверно, телефонист заметил усмешку на моем лице. Он спохватился и стал уверять: мол, говорит чистую правду. Ведь военная служба Мысри, или, как ее называют, пеня, выплачиваемая кровью, действительно роднит семьи. Это наилучшее доказательство любви египтян друг к другу, любви, равной которой нет в истории.

— Что бы ни случилось, тебя не прогонят с земли, — сказал омда.

Он повторил это трижды. Достал бумажник, битком набитый новенькими десятифунтовыми билетами с острыми, как нож, краями, извлек из него маленький Коран в позолоченном переплете и поклялся, что расторгнет существующий арендный договор, но землю оставит мне, и я смогу пользоваться ею на условиях испольщины. Его земля — мой труд, а расходы и урожай будем делить поровну. Из урожая он будет вычитать арендную плату за землю, но не раз навсегда установленную, а в зависимости от того, какую культуру посадим в этом году. Если хлопок, плата одна, клевер — другая. Омда говорил долго, подробно высчитывал доходы. В руках толкового феллаха, который сеет не по-старинке и не слушает нескончаемой болтовни о национальной экономике и интересах страны, об экспорте и планах развития, один феддан, если его засадить садовыми культурами, может принести тысячу фунтов в год. А если обычными — не менее шестисот. Возьмем минимум, четыреста фунтов. Вычтем расходы на борьбу с вредителями, на орошение, на взятки и прочее. Остается двести фунтов с феддана. Три феддана дают шестьсот фунтов. За три года, которые Мысри прослужит в армии, ты получишь тысячу восемьсот фунтов, почти две тысячи. Корм скоту, питание семьи и топливо я по-родственному в расчет не беру. Если наш опыт удастся и ты окажешься дельным работником, я потом прирежу тебе еще земли. Соглашение это записывать мы не будем, все останется между нами. А людям скажем, что ты работаешь на моей земле за плату. К тому же ты будешь по-прежнему сторожить подворье за три фунта в месяц, из расчета десяти пиастров за ночь. Конечно, — продолжал омда, — он знает, что никто на его добро не покусится, поэтому три фунта я получаю только за то, что сплю не дома, а на его подворье. И все же, учитывая огромную услугу, которую я ему окажу, он решил удвоить плату, я буду теперь получать двадцать пиастров за ночь. Шесть фунтов в месяц равны пенсии, которую выплачивает мне правительство. Простой расчет показывает, что мой ежемесячный доход составит двенадцать фунтов, а это больше зарплаты учителя начальной школы либо начальника почтового отделения или инспектора сельскохозяйственного кооператива и чуть уступает жалованию господина офицера, начальника полицейского участка. Таким образом, подсчитал омда, — ежегодно я буду получать семьдесят два фунта, то есть двести шестнадцать фунтов за три года. Сложим это с доходами от земли и получим в итоге две тысячи шестнадцать фунтов. Мысри в армии тоже будет получать ежемесячно три фунта и десять пиастров. Если постараться, можно, воспользовавшись протекцией, перевести его в военную полицию. Тогда он получит подъемные и деньги на обмундирование, а жалование составит пятнадцать фунтов в месяц, не говоря о бесплатном питании, проезде и прочих льготах. Его ежегодный доход составит сто восемьдесят фунтов, то есть пятьсот сорок фунтов за весь срок службы. Сложим все вместе — получается две тысячи пятьсот пятьдесят шесть фунтов. Сейчас у нас конец июня 1973 года. Если Мысри явится на призывной пункт первого июля, он закончит службу первого июля 1976 года. Что значат три года в жизни человека! Они пролетят незаметно, в мгновение ока. А если Мысри не захочет демобилизоваться, то с первого июля 1976 года вооруженные силы станут платить ему не менее двадцати фунтов, а то и все сорок. Тут все зависит от протекции и начальства да и от самого солдата — сколько сумеет он заработать нашивок и наград. Жалование за все годы службы выплачивается при демобилизации. Одновременно солдату предлагают остаться на сверхсрочную службу, дающую право получить через пять лет офицерское звание. Мысри ведь молод. Глядишь, дослужится до генерала, будет как наш начальник полицейского управления, представляешь себе? А если он откажется от сверхсрочной службы в армии — что ж, его право, — то получит официальное письмо от административного управления вооруженных сил в любое гражданское учреждение, где желал бы получить должность. Но Мысри — благородный юноша. Он, конечно, откажется от всех постов, которые будут ему предлагать в городах, не захочет стать ни городским головой, ни прокурором, ни инженером или доктором. Уверен, он предпочтет быть учителем в начальной школе, в своей родной деревне — нести свет знаний бедным и обездоленным. Мысри очень огорчен тем, что не может учиться дальше, но он будет светочем, озаряющим людям путь к знанию. Сколько стоит казенная, государственная должность?

Я не ответил. Во рту было сухо, сердце колотилось — вот-вот выскочит из груди.

— Пятьдесят федданов, — отвечал телефонист.

— Один феддан земли, — снова заговорил омда, — стоит две тысячи фунтов, не считая отступного, равного половине этой суммы. Получить должность — все равно что выиграть сто тысяч. Вот и прикинь, предложил мне омда, кто же из нас кому оказывает услугу.

— Нет-нет! — воспротивился телефонист. — Дело не в этом: главное — общие интересы — наши, личные, и всего Египта, дорогой нашей родины.

Вдруг все замолчали. Потом телефонист спросил, не было ли мне какого-нибудь знамения в ночь судьбы [11] Ночь судьбы — одна из последних ночей рамадана, согласно представлениям мусульман, ночь, когда открываются «врата небес» и сбываются чаянья тех, кто это увидел. , в прошлый рамадан? Если было, то все понятно — на мою долю выпало чудо. Ибо все, о чем говорил омда, относится к чудесам, о которых человек и мечтать не смеет, они случаются раз в сто лет. Мне, отвечал я, никогда не приходило на ум, что ночь судьбы может иметь хоть какое-то отношение к нам, беднякам. Испокон веку счастье дружило только с богатыми, и удача выпадала вовсе не тем, кто в ней нуждается. Тут телефонист подошел ко мне, попросил меня открыть рот и поднять верхнюю губу. Долго разглядывал он мои зубы, потом со вздохом сказал: да, они не похожи на зубы удачливого человека. Вот будь у меня щель пошире меж двумя передними зубами, тогда я бы точно был счастливчик. Телефонист даже слегка сконфузился, но омда выручил его, больно хлопнув меня по спине и заявив: не беда, этот признак наверняка есть у Мысри. Когда-то, много лет назад, — напомнил он, — когда Мысри только учился ходить, он, омда, не раз говорил: этому ребенку суждено быть счастливым. Даже поклялся, будто сказал тогда: счастье у него под ногами.