Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо

— Я не лез в вашу постель! — заворожено глядя в зеркало, говорил Джонсон. — Я никуда не вмешивался! Вы развелись не из-за меня.

(«Да, да, ты прав! — пытался кричать Свириденко. — Ты прав, мальчик! Это не твоя мама. Это все вранье! Подтасовка. Твоя мама жива и не может быть здесь! Твоя мама жива, и она любит тебя! Это все дом — он знает ваши страхи. Ты должен простить маму! Это подтасовка... Пожалуйста, мальчик, флейту!»)

Грозный, нарастающий рык зверя донесся из-за стены. Был ли он на самом деле, или его заставила услышать какая-то тяжесть, непомерной тоской сковавшая Плюшино сердце, тоской еще более острой, чем только что прержитый страх.

— Уходи! — услышали они отчаянное повеление Будды, но теперь его голос звучал как бы издалека. — Тебя нет. Ты, тварь, уходи! Возвращайся к мертвым. Уходи! — и снова отчаянная, но теперь уже почти безнадежная просьба. — Ребята, флейту! У меня может не хватить сил.

— Икс! — закричал Миха, пытаясь выбить дверь. — Забери у него флейту! Я не знаю, что с ним... Но забери, ради бога, и играй!

— Что?

— Что угодно! Просто дуй. Я не умею, вы, дураки! Скорее!

Икс наконец выхватил из обессиленных рук Джонсона флейту, — тот даже не заметил, — и поднес к губам. Они оказались сухими, и сначала у Икса вышло лишь хриплое «ф-ь-ю-и-т-ь». Икс облизал губы, потом, как учил Джонсон, выпучил верхнюю и подул.

И Плюша почувствовал, как сковавшие сердце тиски чуть ослабили хватку. В доме словно сделалось светлее, и Джонсон непонимающе уставился на Миху. Но у того не было времени на Джонсона. Он дернул ручку, толкая дверь, и та с трудом подалась. Миха налег плечом, и вот в образовавшийся проем уже ушла его рука.

— Давай! Давайте, помогайте ради ваших Отцов! — Плюша нес уже совсем непонятную тарабарщину, но... Ведь это важно! Потому что проем все увеличивался, и Плюша увидел в нем что-то совсем уж невозможное: громадный каменный бок чего-то чудовищно большого, и этот бок на какое-то мгновение выглядел... живым. Но ведь это не важно, потому что...

Дверь вдруг застыла. А Икс перестал играть. И снова сквозняком тоски и страха повеяло из-за проема. И рык зверя вернулся.

— Давай дальше! — то ли завопил, то ли взмолился Миха. — Не прекращай! Ради...

Рык зверя нарастал.

— Миха, это бесполезно! — услышал Плюша голос Будды и вдруг понял, от чего в его взгляде была такая печаль: никогда его друзья ничего от него не скрывали. Они всегда были вместе. Они всегда и были этот самый круг! Как тогда, в большую волну... В центре круга была... Любовь, еще совсем юная, порой ревнивая, неокрепшая, но искренняя до боли, та, которой им не надо было учиться, та самая, которая вернула утонувшую девочку... В центре круга был Будда!

— Миха, она не выпустит меня, — голос Будды вдруг сделался спокойным, в нем больше не было отчаяния перепуганного ребенка. — Фотография... Сохрани ее. Что бы ни случилось, сохрани ее!

— Нет, Будда! Нет, я сейчас... Икс, твою мать, играй!

Но Икс не мог играть, уже не мог. На лице его застыло светлое выражение скорби и невыразимой надежды. Этот зов... Вот он и пришел к нему. И как же Икс мог не откликнуться?! Как мог он не откликнуться на просьбу или повеление, ведь он отдал бы все на свете, чтобы у него не отнимали права исполнять эти повеления. Чтобы у него никогда не отнимали такого права! Ибо это был голос, который он очень любил.

— Нет, сынок, не делай этого, — тихо и печально прозвучало в комнате, когда Икс неумело взял первую ноту «Чижика-пыжика». И Икс сначала заставил себя не услышать зова и играть дальше, настойчиво, рвано, мимо нот.

— Прошу тебя, сынок.

— Папа?! — Остановился Икс, все еще не отнимая флейты от губ.

Из глубины комнаты, которая теперь сделалась невероятно большой, мимо Джонсона, к нему шел отец. Не просто шел, он простер к Иксу руки, которых тот никогда не забудет, которые подхватывали его и кидали вверх, а Икс смеялся, потому что эти надежные руки всегда ловили его, а мир был целостным и очень счастливым. Руки, навсегда пропахшие табаком и машинным маслом.

— Давайте, помогайте, во имя ваших Отцов! — кричал Миха.

И тогда Икс взял следующую ноту и еще одну, он играл коряво, остервенело и пытался не заплакать. Даже когда отец скорчился от боли, и лицо его стало жалобным и несчастным, как у побитой собаки.

— Смотри, что ты наделал, — вовсе не обвиняющее, а лишь с безнадежной тоской проговорил отец. — Сынок, я всегда любил тебя. Прошу, не делай мне больно. Они все делали мне больно.

И тогда Икс перестал играть.

— Папа, — прошептал он, — но разве ты жив?

— Иди ко мне, мой мальчик, мой сын, — грустно сказал ему отец. — Я так натерпелся, а здесь мне спокойно. И совсем не больно. Иди ко мне.

— Я не могу, папа, — проговорил Икс и, опустив руки, расплакался. — Я так тоскую по тебе!

— Я всегда любил тебя, сынок, — повторил отец.

— Я тоже, — всхлипнул Икс. — Ты правда больше не страдаешь?

...Миха не знал, что происходит с его друзьями. Но когда обернулся, пытаясь заставить Икса играть дальше, представшая перед ним картина выглядела чудовищной. Икс стоял рядом с Джонсоном, в пол-оборота, его руки так же висели вдоль тела, а губы безвольно шевелились.

«Да что же с ними?!» — успел подумать Плюша. И что-то еще увидел Миха, заставившее его вспомнить рассказ Будды о гостях Мамы Мии, что-то еще, словно дом оживал, словно стены просвечивали жуткими тенями, которые сгущались все больше.

— Будда! — закричал Миха. — Ну, открой же! Здесь что-то...

— Миха, — внятно и со спокойствием, от которого у Плюши чуть не разорвалось сердце, произнес Будда. — Я больше не могу сдерживать ее. Иди — ты нужен им.

— Что иди?! Куда иди?! Я вытащу тебя! Дай руку, скорее, дотянись!

— Бегите отсюда. Быстрее! Немедленно бегите.

Миха не хотел слушать. Он, будто гуттаперчевый, просунулся в проем чуть ли не по плечо, он тянулся еще дальше и тогда... почувствовал на своей ладони прикосновение Будды, от которого ему, пусть на мгновение, стало спокойно, и паника улеглась у него в голове. И лишь ощутив это прикосновение, Плюша услышал, как и тогда на вокзале, голос Будды, только где-то внутри: то ли в голове, то ли в своем сердце.

«Миха, я знаю, что говорю. Это бесполезно. Так или иначе — это уже произошло. Отпусти меня, мой друг».

— Куда — отпусти?! Чего — отпусти?! — заорал Миха, пытаясь просунуть руку глубже в проем, чтобы крепче ухватить друга. — Я тебя вытащу! Давай, поднажми!..

«Слушай, тупой Плюша, — и Миха почувствовал, что Будда пытается улыбнуться, но голос слабел. — Я уже почти не могу. Не вини их ни в чем. И себя! Это дом. Его силе бесполезно противостоять».

— Я сейчас...

«Не перебивай. Это — дом. С ним невозможно бороться — он построен не нами. Нас всех сюда заманили, и его силе бесполезно противостоять. Но у нас есть мы — и мы ему не принадлежим. Надо просто выйти из дома... Понимаешь? Навсегда. Бегите!»