Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин

В половине одиннадцатого компания начала расходиться. Мы толпились в холле и возле входной двери, пока из Берлина по телефону передавали новости. Несколько минут притихшего ожидания — и мрачное лицо, вслушивающееся в телефонное сообщение, расплылось в улыбке. «Правительство осталось прежним», — сказал он нам. Несколько гостей заулыбались полуиронично, но с облегчением. Я обернулся и увидел у себя за плечами Бернгарда. «Еще раз капитализм спасен». На губах его играла легкая улыбка.

Бернгард договорился, чтобы меня подбросили до дома на заднем сиденье машины, отправляющейся в Берлин. Когда мы приехали на Таузенштрассе, там продавали газеты с сообщением о расстреле на Бюловплатц. Я подумал о компании, разлегшейся на лужайке у озера, попивающей крюшон под граммофонную пластинку, и о полицейском офицере с револьвером в руке, шатавшемся от смертельной раны на ступенях кинотеатра и упавшем замертво у ног картонной фигуры с рекламой комедийного фильма.

Еще один перерыв — на этот раз в восемь месяцев. И вот я звоню в квартиру Бернгарда. Да, он дома.

— Это великая честь для меня, Кристофер. И, к сожалению, очень редкая.

— Мне очень жаль. Мне столько раз хотелось прийти повидаться с вами. Даже не знаю, почему я этого не сделал.

— Вы все это время были в Берлине? Я дважды звонил фрейлейн Шредер, и какой-то странный голос отвечал, что вы уехали в Англию.

— Я так сказал фрейлейн Шредер. Не хотел, чтобы она знала, что я еще здесь.

— Да что вы? Вы поссорились?

— Напротив. Я сказал ей, что уезжаю в Англию — иначе она бы настояла на том, чтобы помогать мне. Я был в несколько стесненных обстоятельствах… Но теперь все в порядке, — добавил я поспешно, заметив озабоченное выражение на лице Бернгарда.

— Вы в этом уверены? Я очень рад… Но что вы делали все это время?

— Жил в семье из пяти человек в мансарде из двух комнат в Халлешкес Тор.

Бернгард улыбнулся:

— Бог мой, Кристофер, какая романтическая у вас жизнь!

— Я рад, что вы находите это романтичным. Я не нахожу.

Мы оба засмеялись.

— По крайней мере, — сказал Бернгард, — это пошло вам на пользу. Вы пышете здоровьем.

Я не мог ответить ему тем же. По-моему, я еще не видел Бернгарда таким больным. Бледное вытянутое лицо его не покидало выражение крайнего утомления, даже когда он улыбался. Под глазами глубокие желтоватые круги. Волосы, казалось, поредели. Он как будто постарел на десять лет.

— А как вы поживаете? — спросил я.

— Боюсь, мое существование по сравнению с вашим — тоскливая тягомотина. Тем не менее не обходится и без происшествий.

— Как?

— Например, вот, — Бернгард подошел к письменному столу, взял лист бумаги и протянул его мне: — Пришло по почте сегодня утром.

Я прочел отпечатанные на машинке слова:

«Бернгард Ландауэр, берегись. Мы собираемся расправиться с тобой, твоим дядей и всеми остальными грязными евреями. Даем тебе двадцать четыре часа, чтобы ты выметался из Германии. Если нет, считай, ты мертв».

Бернгард засмеялся.

— Кровожадно, не правда ли?

— Кошмар. Как вы считаете, кто мог отправить это?

— Может быть, уволенный служащий. Или любитель подобных шуточек. Или сумасшедший. Или горячая голова — какой-нибудь нацистский молодчик.

— Что же вы будете делать?

— Ничего.

— Конечно, заявите в полицию?

— Дорогой Кристофер, полиция очень скоро устанет от подобной ерунды. Мы получаем три-четыре таких письма в неделю.

— Тем не менее это может быть всерьез. Нацисты могут писать, как школьники, но они способны на все. Поэтому-то они так опасны. Люди смеются, до последней минуты не веря, что может случиться беда.

Бернгард улыбнулся усталой улыбкой:

— Мне очень приятно ваше беспокойство по поводу моей персоны. Но я совершенно не стою его… Мое существование не представляет такого уж интереса ни для меня самого, ни для других, чтобы обращаться к силам закона… Что касается дяди, то в данный момент он в Варшаве.

Я видел, что он не прочь сменить тему.

— У вас есть новости от Натальи и фрау Ландауэр?

— Да, конечно! Наталья вышла замуж. Вы не знали? За молодого французского врача… Я слышал, что они очень счастливы.

— Я очень рад.

— Да… Приятно думать, что твой знакомый счастлив, правда? — Бернгард подошел к корзине для бумаг и бросил в нее письмо. — Особенно в другой стране. — Он мягко и грустно улыбнулся.

— Как вы думаете, что будет с Германией? — спросил я. — Нацистский путч или коммунистическая революция?

Бернгард рассмеялся:

— Вижу, что вы не растеряли энтузиазма. Мне бы только хотелось, чтобы этот вопрос был так же важен для меня, как для вас.

«В одно прекрасное утро он станет для вас очень важным». Эти слова чуть не сорвались с моих губ: слава Богу, я вовремя удержался. Вместо этого я спросил:

— Почему?

— Потому что это было бы хорошим знаком. Правильно, в наши дни надо интересоваться такими вопросами, я признаю это. Это нормально. Это залог здоровья. И оттого, что все это кажется мне немного нереальным, немного, — Кристофер, пожалуйста, не обижайтесь — банальным, я знаю, что теряю связь с действительностью. Конечно, это плохо. Нужно сохранять чувство меры… Знаете, бывают минуты, когда я вечерами сижу тут один, среди этих книг и каменных фигурок, и меня охватывает странное ощущение нереальности, как будто это и есть вся моя жизнь. Да, в самом деле. Иногда я сомневаюсь, существует ли наша фирма — огромное здание, с первого до последнего этажа набитое грудой товаров, — существует ли оно в реальности или только в моем воображении. И потом у меня возникает совсем уж неприятное чувство, как бывает во сне, будто я и сам тоже не существую. Это, конечно, уже что-то патологическое. Признаюсь вам, Кристофер, однажды вечером я был так обеспокоен этой галлюцинацией небытия Ландауэров, что снял трубку и долго разговаривал с одним из ночных дежурных, придумав глупые извинения зато, что потревожил его. Просто чтобы убедиться в его существовании, понимаете? Вам не кажется, что я схожу с ума?

— Ничего подобного я не думаю. Это может случиться с каждым от переутомления.

— Советуете мне отдохнуть? Месяц в Италии ранней весной? Да… Помню время, когда месяц итальянского солнца решил бы мои проблемы. Но сейчас, увы, это снадобье утратило свою власть надо мной. Вот парадокс! Фирма Ландауэров реально не существует для меня, тем не менее я ее раб — больше чем когда-либо. Вот наказание за грубый материализм. Дайте мне передышку в работе, и вы сделаете меня несчастнейшим человеком. Ах, Кристофер, да послужит вам предостережением моя судьба!

Он улыбался, говорил легко, немного подтрунивая надо мной. Я не хотел развивать эту тему.

— Знаете, — сказал я, — на этот раз я действительно уезжаю в Англию. Через три-четыре дня.