Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин

Ранним вечером я пришел на Бюловштрассе. Во Дворце Спорта нацисты проводили митинг. Оттуда группами выходили мужчины и мальчики в черных и коричневых рубашках. Впереди меня по тротуару шли три эсэсовца. На плечах они несли свернутые знамена — точно ружья; древки заканчивались острыми металлическими наконечниками.

Вдруг они подошли вплотную к юноше семнадцати-восемнадцати лет в штатском, спешащему в противоположном направлении. Я слышал, как один нацист закричал: «Это он!» — и тотчас все трое бросились на молодого человека. Он закричал и попытался увернуться, но его опередили. Через минуту они оттеснили его к парадному и стали пинать его и тыкать острыми металлическими древками. Не успел я оглянуться, как эсэсовцы уже бросили свою жертву и стали проталкиваться сквозь толпу к лестнице, ведущей на железнодорожную станцию.

Вместе с одним прохожим мы первыми бросились к дверям, где лежал молодой человек. Он валялся в углу, как брошенный мешок. Когда его подняли, мне стало дурно — я увидел месиво, в которое превратилось его лицо. Один глаз наполовину вытек, из раны лилась кровь. Он был жив. Кто-то вызвался отвезти его на такси в больницу.

Вокруг нас собралось довольно много народу. Люди были удивлены, но не особенно потрясены происшедшим — сейчас подобное случается сплошь и рядом. «Allerhand», — бормотали они. В двадцати метрах, на углу Потсдамерштрассе, стояли хорошо вооруженные полицейские: грудь колесом, руки на рукоятках револьверов, они невозмутимо и величаво взирали на происходящее.

Вернер попал в герои. Несколько дней назад его фотография появилась в «Роте Фане» с подписью: «Еще одна жертва кровавых злодеяний полиции». Вчера, в Новый год, я навестил его в больнице.

Сразу после Рождества произошла стычка около банка Штеттинер. Вернер был с краю и не знал, в чем дело. На всякий случай решив, что это может быть что-то политическое, он закричал: «Рот фронт!» Полицейский попытался арестовать его. Вернер ударил полицейского в живот. Полицейский вытащил револьвер и трижды выстрелил Вернеру в ногу. Потом он подозвал другого полицейского, и они оттащили Вернера в такси. По пути в участок полицейские били его дубинками по голове, пока он не потерял сознание. Когда он поправится, его, скорее всего, будут судить.

Он рассказывал об этом с величайшим удовольствием, сидя в постели в окружении восхищенных друзей, в числе которых были Руди и Инге в шляпе à la Генрих VIII. На простыне лежали газетные вырезки. Кто-то аккуратно подчеркнул красным карандашом его имя.

Сегодня, 22 января, нацисты провели демонстрацию на Бюловштрассе перед домом Карла Либкнехта. Всю прошлую неделю коммунисты пытались воспрепятствовать ей. Говорили, что это намеренная провокация — так оно и было. Я пришел посмотреть вместе с Франком — корреспондентом одной газеты.

Как Франк потом говорил, это была вовсе не нацистская, а полицейская демонстрация — на каждого нациста приходилось, по крайней мере, по два полицейских. Возможно, генерал Шлейхер разрешил провести парад с единственной целью — показать, кто истинные хозяева Берлина. Все говорят, что он собирается провозгласить военную диктатуру.

Но истинные хозяева Берлина не полицейские; не армия и, конечно же, не нацисты. Хозяева Берлина — рабочие, несмотря на всю пропаганду, которую я слышал или читал, несмотря на все демонстрации, в которых участвовал; впервые я понял это только сегодня. Среди стянувшихся к Бюловплатц людей коммунистов было сравнительно немного, и все же я чувствовал, что они объединились против демонстрации. Кто-то запел «Интернационал», через минуту песню подхватили — даже женщины с детьми, выглядывающие из высоко расположенных окон. Нацисты поспешили как можно быстрее промаршировать мимо между двойными рядами своих защитников. Большинство шли уставясь в землю или стеклянным взглядом смотрели вдаль: мелькнуло несколько тошнотворных, вороватых улыбок. Когда процессия прошла, пожилой тучный маленький эсэсовец, который отстал, запыхавшись от быстрой ходьбы, тщетно пытался пристроиться в конец колонны в смертельном испуге от того, что он остался один. Вся толпа покатилась со смеху.

Во время демонстрации на Бюловплатц никого не пускали. Толпа волновалась, и обстановка накалилась. Полицейские, угрожающе размахивая оружием, приказали толпе отступить; менее опытные со страху, похоже, были готовы стрелять. Потом появилась бронированная машина и медленно начала наводить на нас стволы орудий. Толпа бросилась врассыпную в парадные домов и двери кафе, но как только машина отъехала, все снова высыпали на улицу с криками и песнями. Зрелище слишком напоминало шумную детскую игру, чтобы внушать настоящую тревогу. Франк бурно радовался, улыбаясь во весь рот и подпрыгивая в своем развевающемся пальто и огромных очках, напоминая смешную неуклюжую птицу.

Прошла неделя. Шлейхер ушел в отставку. Партия «моноклей» сделала свое дело. Гитлер сформировал кабинет вместе с Гутенбергом. Все считают, что это продлится не дольше, чем до весны.

Газеты все больше походят на журналы для школьников. В них нет ничего, кроме новых указов, приговоров и списков арестованных. Сегодня утром Геринг ввел три новые разновидности государственной измены.

Каждый вечер я сижу в большом полупустом артистическом кафе возле Мемориальной церкви, где евреи и левые интеллектуалы, склонив головы над мраморными столами, испуганно шепчутся. Многие из них знают, что их наверняка арестуют — если не сегодня-завтра, то на следующей неделе. Поэтому они вежливы и обходительны друг с другом, приподнимают шляпы и справляются о здоровье членов семьи. Нашумевшие литературные ссоры, продолжавшиеся несколько лет, забыты.

Почти каждый вечер в кафе заходят эсэсовцы. Иногда они просто собирают деньги, каждый вынужден что-то дать. Иногда кого-нибудь арестовывают. Однажды вечером еврейский писатель закрылся в телефонной будке, чтобы позвонить в полицию. Нацисты выволокли его оттуда и забрали с собой. Никто и бровью не повел. Пока они не ушли, стояла такая тишина, что слышен был каждый шорох.

Иностранные журналисты обедают в одном и том же итальянском ресторанчике за большим круглым столом в углу. Остальная публика глазеет на них и пытается подслушать их разговоры. Если у вас есть для них известия — подробности ареста или адрес пострадавшего, у чьих родственников можно взять интервью, — кто-нибудь из журналистов встает из-за стола и прогуливается с вами по улице.

Молодой коммунист был арестован эсэсовцами, отвезен в нацистские бараки и жестоко избит. Через три-четыре дня его отпустили. На следующее утро раздался стук в дверь. Коммунист с завязанной рукой заковылял к дверям — там стоял нацист с кружкой для пожертвований. Увидев его, коммунист совершенно вышел из себя.