Ричард Калич - Нигилэстет

– Более пятнадцати лет терпеть антипатию начальника, мистер Хаберман? Почему вы не попросили перевода? Это было бы достаточно простым решением проблемы.

Я пожал плечами. Что я мог ответить ему (или себе)? Эта мысль не раз посещала меня за эти годы, но я никогда ничего не предпринимал. Дела идут не так уж плохо, говорил я себе. А где уверенность в том, что они будут идти лучше в новой ситуации? С новым начальником?

– Как бы там ни было, мы здесь не для того, чтобы обсуждать личные отношения, мистер Хаберман. Мы здесь для того, чтобы обсудить ваше будущее в Управлении. Итак, на основании мнения, которое у меня сложилось, и учитывая свидетельство миссис Нокс, – ее руки теперь спокойно лежали на блокноте, – я вынужден потребовать вашего увольнения.

Я пытался отреагировать на его слова, но не мог. До меня просто не дошел их смысл.

Миссис Нокс же, наоборот, не могла больше сдерживаться:

– Я не собираюсь подставлять свою голову под удар ни ради вас, мистер Хаберман, ни ради кого-либо другого в отделе. Когда я уйду отсюда, я хочу, чтобы это был уход по собственному желанию. А не в результате увольнения.

По тому, как специальный инспектор проигнорировал желчную вспышку миссис Нокс, было очевидно, что он не привык, когда говорит кто-то кроме него.

– Во-первых, поскольку вам осталось всего несколько месяцев до пенсии, – продолжал он смущенно, – я подумал было о том, чтобы попросить вас о добровольном отпуске. Через год все это в Управлении прекратится, и вы смогли бы вернуться и начать все сначала. Или, возможно, мы могли бы придумать какую-нибудь другую должность, которая дала бы вам возможность дождаться пенсии. Но это уже обсуждалось с вашим начальником. Теперь все это невозможно в свете того, что она доложила. Нет, теперь никаких поблажек вам: не будет.

Я был потрясен. Ошеломлен. Застигнут врасплох. Неужели решение принято так быстро? Но даже в состоянии шока на ум мне пришло несколько аргументов. Первый – это мое право на апелляцию. Однако как только эта мысль возникла, я тут нее ее отбросил. Именно это и нужно миссис Нокс. Она бы все отдала, только бы увидеть, как я корчусь. Чтобы извалять меня в грязи. Апелляция или что-нибудь в этом роде предоставит ей прекрасную возможность дать показания против меня перед правлением. Вот этого я никогда ей не позволю. В самом деле, именно на это она, должно быть, рассчитывала.

Да начала собирать компромат на меня. Я ощутил слабый запах тропических зарослей Тома Сандерса, поскольку его кабинет был в непосредственной близости от того, где мы сидели. Где он? Все эти годы грубо льстить ему, расхваливать эти проклятые растения, и теперь, когда он нужен мне больше всего, когда он единственный мой козырь… Вдруг я понял, насколько это бесполезно. Ни он, ни кто-либо еще ничего не смогут сделать. Моя судьба лежит на коленях у миссис Нокс. Вот почему директор предпочел не явиться на эту встречу. Это было бы так же неприятно для него, как и для меня. Отведя взгляд от миссис Нокс, я со свойственным мне самообладанием встал, намереваясь уйти. Но прежде чем покинуть кабинет, я крепко пожал специальному инспектору руку.

Блокнот миссис Нокс все еще лежал у нее на коленях, когда дверь за мной захлопнулась. Она никогда не получит возможности прочитать свое «свидетельство» вслух. Судя по всему, она лопается от злости вместе со своим блокнотом.

Спустя полчаса я в оцепенении сидел в баре, где мог напиваться до позднего вечера. Одна мысль стучала в моем мозгу: «У меня еще есть Бродски!» Не имеет значения, какие чувства я испытывал, не имеет значения, сколько болезненных мыслей крутилось в моей голове, я отгонял их одной фразой: «У меня еще есть Бродски!» Самая страшная мысль, которая снова и снова приходила мне на ум и, кажется, затмила все другие, мысль, которая пронзила меня своим убийственным копьем и раздирала внутренности: если эта работа значила для меня так мало – или же вовсе ничего не значила, как я твердил себе многие годы, как я всегда был убежден, – если я ее так ненавидел и совершенно не ценил, считая, что она унизительна, хуже того, что она погубила мою жизнь, – тогда почему мне так обидно сейчас? Почему я испытываю такую непреодолимую боль теперь, когда я ее потерял? Когда я наконец от нее освободился? У меня не было ответа. Или, если и был, я отказывался смотреть правде в глаза. Я отгонял этот ответ. У меня еще есть Бродски, твердил я себе, У МЕНЯ ЕЩЕ ЕСТЬ БРОДСКИ!

Я не хотел знать ответ. Я не решался узнать ответ. Я не решался отождествить пустоту моей жизни не с работой, которой я занимался в течение многих лет, а с причиной, из-за которой я ею занимался. С реальной причиной. Мое собственное малодушие, подобострастие, бессилие. Все эти клиенты ничего не значили для меня. Все эти формы W712, и истории болезни, и карточки учета времени и инструкции, и ежеутреннее раболепство перед миссис Нокс, и ежедневное обхаживание сослуживцев, и подавление истинных чувств, и необходимость рано вставать по утрам, и опоздания, и покупка газеты для миссис Нокс, и заполнение форм, и отвращение к собственной жизни, и ненависть каждый час, каждую секунду, каждый день ко всему этому… Почему я делал это? Для чего я это делал? Моя жизнь! Жизнь, которой я никогда не жил по-настоящему! Как я мог с ней мириться? Как с ней можно было мириться? Как я мог позволить, чтобы все это длилось тридцать четыре года?! И вот теперь ничего. Ни пенсии. Ни денег. Никакой возможности прожить жизнь заново. Правильно ее прожить. Я сам во всем виноват. Я за все отвеча… У меня еще есть Бродски! У меня еще есть Бродски! У МЕНЯ ЕЩЕ ЕСТЬ БРОДСКИ!

Когда я проснулся на следующее утро, вдобавок к оглушительной головной боли всплыло смутное воспоминание о том, как я свалился на улице и меня доставили домой два полицейских, один черный, другой белый. Я вспомнил, что говорил мне черный полицейский:

– Засни и все забудь, брат. Во всяком случае, работа это всего лишь работа. Тебе повезло. У тебя еще есть жизнь!

Даже вчерашнее прощание с офисом не доставило мне удовлетворения. Не говоря уж о «прощальном ужине», который обычно дает каждый работник, покидающий Управление. Тот по некоторым причинам не состоялся. Ни один из моих сослуживцев не взял на себя труд пройтись с коричневым конвертом по всему офису и собрать деньги, необходимые, чтобы заплатить за гулянку. Конечно, если я и хотел устроить вечеринку, то лишь для того, чтобы не прийти на нее. Это было бы подходящей эпитафией моим пятнадцати годам, проведенным в Гарлеме. Более красноречивой, чем любые прощальные слова, которые я мог бы произнести. Но, как я сказал, даже в этом удовольствии мне было отказано. Отдельные замечания моих б-ы-в-ш-и-х коллег терзали меня почти так же сильно. Не из-за того, что они сказали, а из-за того, что они не сказали… и как они это сказали.