Хельмут Крауссер - Сытый мир

Они не могли прийти в себя. Но повели себя как люди, умеющие достойно проигрывать, — всё — таки наследственные понятия чести были у них в крови. Ведь они были ещё дети.

Петер и Анди коротко, но уважительно улыбнулись, Мартин присвистнул в щербину между зубов, а Инго сказал:

— Хо-хо!

Без всяких дискуссий все четверо двинулись прочь.

Присоска стрелы быстро набрала внутрь воздуха и отвалилась. Грудь незапятнанно сияла в лицо мальчику.

Потом из него прорвалось ликование, его била победная дрожь, он воздел руки к небу, взмахнул ими и вскрикнул от счастья. Сердце его превратилось в обезумевший колокол и заколотилось по всему телу. Он выиграл! Победил! Он уничтожил своих врагов! Немецкий солдат всегда прорвётся! Ему хотелось обнять афишную тумбу и поцеловать эту грудь. Она являла собой огромное сияющее чудо.

В тот момент мальчик стал оптимистом — что бы ни происходило! С тех пор он уверовал в чудо и чувствовал себя достаточно сильным, чтобы выдержать в будущем любые испытания.

В этот день он до самой ночи улыбался и насвистывал, пока не наступила пора ложиться спать. Мать спрашивала его о причинах такого настроения, но он утаил эту историю, оставил её для себя и не поддался ни на какие уговоры.

В постели он долго не мог уснуть. Его лоб пламенел от душевного подъёма, а когда наступила темнота, у него не было обычного страха перед ночными чудовищами.

Где-то около десяти часов вечера он проснулся от криков, доносившихся из ванной. Он прошмыгнул туда. Дверь в ванную была приоткрыта.

Его сестра, голая, стояла в ванне. Мать и отец стегали её ремнями Насколько он смог понять из их криков, они обвиняли ее, семнадцатилетнюю, в том что она встречалась с мужчиной.

Крики сестры усиленные резонатором — чугунной ванной наверняка разносились по всем этажам Но это, казалось, не мешало родителям. Они продолжали её стегать. И остановились только тогда когда напольные часы в прихожей пробили десять. Наступил час неотъемлемого права жильцов многоэтажного дома на покой. В соседней квартире жили такие суки, что сразу же начинали колотить в стены, если после десяти ещё был какой — то шум.

Мальчик проскользнул назад в свою кровать.

Он был не особенно расстроен из-за сестры. В конце концов, она уже подписала договор и через полгода начинала учёбу — далеко, в Гармише. Счастливица! Скоро уедет.

А мне ещё оставаться, думал он, ещё немножечко…

К утреннему бризу примешивается тёплое дыхание, нежно упираясь мне в щёку. Хотелось бы оценить это как добрый знак свыше. Всемирное дыхание Вселенной и нечто сходное по глубине вырастает, как оказалось, из ни о чём не подозревающего невинного пуканья. Надо придержать лёгкие, чтобы ухо уловило еле слышное дыхание чужих ноздрей. И в тебя проникает что-то мирное и искреннее, тебя оглаживает чем-то благостным и дружелюбным, тебе так гармонично и бездумно… Это немного щекотно, но ты не отворачиваешь свою ушную раковину, ни единым мускулом не дрогнешь из боязни спугнуть этот момент. Но это удаётся недолго.

Тебя начинает ломать, принимаешься моргать, неудержимый кашель курильщика душит тебя, электрически заряженные нервные клетки начинают искрить в свете свежего дня и завязываются в нервные узлы. Плоть напрягается и вздымается, кормясь из полупустого резервуара сна.

Разлитая архаика булькает под подопревшей крепостью сытого мира, в корсете из стальной строительной арматуры. Я живу внизу, в канализации. IciM сильно воняет, но зато не так тесно. Ткм живут и другие, из чувства долга они продолжают скрести тупыми ложками тоннель для побега, роют подкоп. Они вынуждены это делать. Один я танцую, никем не замеченный. Утреннее дыхание женщины. Это невообразимо. Господь милосердный, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих… Ты пасёшь меня на пажитях Твоих зелёных женщин, созданных для меня, и уже не убоюся от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго.

Скребок сидит у меня в затылке и скребётся там.

Рука Юдит бегло касается меня. Фатальный жест. Приди, мускульно-плотский, розово-чёрностеклянный июньский китч, поглоти меня! Её рука прошествовала вниз, пробежала расставленными пальцами поверх ткани штанов, по коленке и по бедру, но внутрь заглянуть не отважилась. Надо бы мягко её направить. В её глазах плавают дельфины. Такие энергетически заряженные пальчики — жаль, что они удалились. Она встаёт и потягивается. Сладкие шестнадцать лет. В бутылке рецины ещё плещется капелька Греции. Быстрое диминуэндо к мелочам повседневности.

Она хвалит меня.

— Ты вёл себя очень благопристойно!

— То есть?

— Ведь ты мог бы воспользоваться ситуацией.

— Я сделал что-то не так?

— Как ты можешь пить с утра?

— Я не понял вопроса…

— Куда мы отправимся завтракать?

— Я на нуле. Это же изначально ясно.

— Нет проблем. Я тебя приглашаю!

Она с воодушевлением рвётся навстречу дню. Через каменный мост и вдоль реки, мимо острова Пратер и Мельничьего бассейна в его модерновой красоте. Здесь не так уж много кафе, куда такие как мы запросто могли бы заглянуть и чувствовать себя там свободно. Юдит уже приобрела такой же затрёпанный вид, как у любого из членов моей семьи. Слипшиеся прядки волос, испятнанная одежонка, грязь, налипшая на обувь; пуловер, который она обвязала вокруг шеи, украшен продолговатой дырой. Вид великолепный. А мой вкус, как известно, лучшее, что есть во мне.

— Давай устроим пикник! — предлагает она.

— Отлично!

В супермаркете мы покупаем булочки, масло, салями и маленькие огурчики. Юдит из пижонства взяла ещё баночку желе из крыжовника.

Продавщица из закусочной «Чибо» с готовностью налила нам кофе в пустую бутылку из-под

7 Зак. № 646 лимонада. Наливая, ей пришлось немного выжидать, чтобы бутылка не лопнула. Она сказала, что стекло теперь совсем не того качества, что было раньше. Ясное дело. Само собой — но вот только с чего бы это? Она читает нам вводную лекцию о различной чувствительности белого, коричневого и зелёного стекла. Мы внимательно выслушиваем. Поскольку не имеем ни малейшего понятия об этом предмете.

Эта продавщица оказалась действительно очень милой. В бутылку влезло четыре чашки, но она посчитала нам только за три, поскольку кофе уже остывший.

Всё вдруг погружается в некую идиллию, от который я становлюсь недоверчивым — в ожидании подвоха.

Поравнявшись с университетом, мы сворачиваем в Английский сад. Трава ещё сырая от утренней росы, и солнце пока жеманничает. Великолепный завтрак на траве. Учащённо пыхтящие бегуны трусят мимо нас, и можно выкрикивать им вслед непристойности. Юдит показывает мне белочку. Ну и что, думаю я, ну белочка, что из того, и делаю вид, что смотрю на эту зверюшку. Юдит таращится ей вслед так, как будто не может оторваться от увлекательного фильма.