Абд ар-Рахман аш-Шаркави - Феллах

Ох, уж этот Абдель-Максуд! И чего ему надо! Вечно он философствует. Никто не сомневается, что он читал Коран и даже, возможно, выучил его. Но толкует он молитвы по-своему, как-то очень странно. И к замечаниям шейха относится с издевкой. Вообще человек он подозрительный. Все подсмеивается да подтрунивает над стариком. А послушать, что он несет, — так уши вянут. Ересь, да и только. Если верить ему, выходит, что все люди сами себе хозяева и господа. Дескать, даже наш пророк Мухаммед — да будет благословенно имя его во веки веков! — выступал против того, чтобы его называли повелителем и избранником божьим. Откуда Абдель-Максуд понабрался таких мыслей? И как у него только духу хватает произносить богохульные речи? Нет, поистине деревня стала прибежищем для безбожников и нечестивцев, если даже образованные люди, читавшие Коран, и те без зазрения совести оскверняют имя пророка Мухаммеда!

«Ну что ты, Абдель-Максуд, опять уставился на меня, будто удав на кролика? — с раздражением думал шейх Талба. — Тебе не нравятся мои слова? Еще бы! Ничего удивительного в этом нет! Как бы ты не хорохорился, а твои познания не сравнить с моими. Я познал мудрость святой книги, когда тебя и на свете не было. Ты еще находился в утробе матери, а я уже читал людям Коран, и они прислушивались к моему голосу, просили у меня совета. Сколько тебе сейчас? От силы тридцать пять — не больше! А мне — скоро семьдесят… Как же ты осмеливаешься меня поучать? Сомневаться в истинности моих слов? Неужели ты и вправду считаешь, что разбираешься в вопросах религии лучше меня? Признайся откровенно, ты только делаешь вид, будто в них разбираешься. Так уж сиди и помалкивай! Но нет, ты, кажется, опять хочешь ввязаться со мною в спор? Хочешь загнать меня в угол? Не советую, мой мальчик. Я против тебя ничего не имею. Но рассуди сам, Абдель-Максуд, разве это справедливо, что ты, а не я читаешь проповеди в мечети? По какому праву ты занял мое место на мимбаре [11] Мимбар (араб.) — кафедра в мечети. , отказавшись от жалованья в мою пользу? Я не нищий, чтобы получать милостыню — деньги за проповеди, которые не читаю! И как ты можешь стоять на мимбаре, не постигнув всей мудрости старых книг, доставшихся нам от прадедов? Ведь ты учишь людей не тому, что содержится в этих книгах, а тому, что приходит тебе в голову. Но это вредные, греховные мысли!.. Аллах накажет тебя за них. Он все видит, все слышит…»

Из внутренних покоев появилась с подносом Тафида. Она остановилась перед Тауфиком Хасанейном и ему первому предложила чашечку кофе. Вот плутовка! С какой стати она оказывает такую честь этому паршивцу? Уж не приглянулся ли он Тафиде? И чем же он может прельстить? Разве что рыжими усами, как у Ризка… Нет, что ни говори, если уж кто и достоин здесь ее внимания, так это Абдель-Максуд! К нему-то ей и надо было бы подойти в первую очередь! А он ослеп, что ли? Лучшей невесты во всей деревне не сыщешь. И красивая, и статная. Выросла в сытости и довольстве. Не каждая девушка в деревне ест мясо, молоко, белый хлеб и сладости, которыми Тафиду потчуют у Ризк-бея. Взял бы Абдель-Максуд такую в жены — не пожалел.

Пока Тафида обносила гостей кофе, Абдель-Максуд не сводил с нее глаз. Когда она опять удалилась на женскую половину, Абдель-Максуд, провожая ее взглядом, сказал:

— И что ты, дядюшка Талба, держишь свою дочь как на привязи? Ведь она уже взрослая, а ни читать, ни писать не умеет. Ты бы послал ее учиться на курсы.

— А зачем? — огрызнулся шейх Талба. — Зачем кликать беду на свою голову? Не хватало, чтобы девушка выходила по вечерам из дому одна. Аллах но дозволяет этого, и я…

— Почему же не дозволяет? — перебил его Абдель-Максуд. — Ты услышал слова, да не понял их смысла. То, что благо для людей, угодно и аллаху. А для дочери твоей это было бы двойное благо. Ведь недаром говорят, что свет лучше тьмы…

— Ну чего спорить попусту? — недовольно проворчал Ризк-бей.

— Вот именно, — подхватил шейх Талба. — Вся деревня скоро провалится в преисподнюю. Туда ей и дорога! Побоялись бы аллаха! Всем вокруг приспичило учиться. Девушки, которые должны вести хозяйство, чтобы потом стать хорошими женами, вечерами ходят на какие-то курсы, слоняются там среди чужих мужчин. А днем бок о бок с мужчинами работают в поле. Парни с утра пораньше отправляются в уездный центр. Мало им начальной школы — подавай среднюю. За ними и женщины тянутся. Как же — теперь ведь равенство! А зачем, спрашивается? Кому нужно было вводить это равенство?..

— А ты, дядя Талба, лучше спроси у бея, зачем он свою дочь послал учиться в Каир на литературный факультет? Ведь небось она там сидит на одной скамейке с юношами!..

— Ты имеешь в виду меня?

— Конечно вас, достопочтенный бей, — усмехнулся Абдель-Максуд. — Но, насколько мне известно, вас это не очень волнует почему-то. Это больше волнует нашего уважаемого шейха Талбу.

— Ну что ты пристал ко мне? — возмутился шейх. — Опять ищешь ссоры? Если я в чем ошибаюсь, поправь меня. Зачем нам ломать копья? Не забывай — тот, кто роет яму другому, сам обязательно в нее попадет! Мы, как единоверцы, должны помогать друг другу, сообща выступать против нечестивцев. Наши ошибки только на руку неверующим… Э, да что там говорить! Не хочу я с тобой больше спорить. Ты лучше в пятницу уступи мне место — я сам произнесу проповедь в большой мечети. А то твои речи только смуту сеют да искушение вселяют в души правоверных…

— Что ты, шейх Талба! — улыбнулся Абдель-Максуд. — Я вовсе не за тем сюда пришел, чтобы с тобой ссориться! Аллах свидетель — я зла против тебя не имею и обижать тебя не собираюсь. У меня такого и в мыслях не было. Ведь ты первый прочел мне священную книгу. А пришел я сюда с одной-единственной целью — убедить сеида Ризка назначить заседание комитета Арабского социалистического союза…

— Опять за свое! — возмутился Ризк. — Я уже сказал, Абдель-Максуд-бей, что не вижу нужды созывать заседание.

— Прошу прощения, но, как известно, титулы у нас давно отменены. К тому же я никогда и не был беем.

— Ну что вы! К чему такая скромность? Даже если вы им и не были, то разве сейчас вы не бей?..

— Нет сейчас ни беев, ни эфенди — все мы теперь сеиды! — вставил Тауфик Хасанейн и, довольный своим замечанием, громко рассмеялся, сотрясая складки толстого подбородка. Ему казалось, что он изрек нечто очень глубокомысленное и остроумное, поэтому он из всех сил старался заразить своим смехом и остальных. Однако его никто не поддержал.

Шейх Талба, смерив Тауфика презрительным взглядом, подумал: «До чего самоуверенный и наглый тип! Весь в отца… Сын шайтана, да и только. А он любой может принять облик…»

Абдель-Максуд посмотрел на Тауфика так, будто впервые заметил, и, даже не удостоив его ответом, снова обратился к Ризку: