Абд ар-Рахман аш-Шаркави - Феллах

— Аллах! Избавь нас от мучителей! Покарай кровопийц и тиранов! — И, разрыдавшись, мужчина припал к гробнице. Тотчас подошел служитель мечети и, положив руку ему на плечо, попросил подняться, дать возможность подойти к гробнице другим. И так же шепотом объяснил: — И не надо, брат мой, кричать! Аллах и так узнает твои мысли! До него лучше доходят те молитвы, которые произносятся шепотом!

Я осмотрелся. Мечеть была заполнена людьми, пришедшими поклониться святому угоднику, защитнику обиженных и обездоленных. Откуда столько людей, испытывающих нужду в защите святого Хусейна? Неужели всех привело сюда горе? А может, каждый, как и я, принес сюда не только свою личную беду, а обращается с мольбой о защите от имени многих людей — своих близких, соседей, земляков?..

Постояв у гробницы, я стал пробираться к выходу. И вдруг я почувствовал, как кто-то легко и в то же время настойчиво трогает меня за плечо. Я обернулся.

— Что, не узнаете? — спросил меня пожилой мужчина.

— Фархат-бей?!

Да, это был он, родной брат Ризка. Интересно, а этот-то зачем сюда пришел? За что и, главное, на кого может он жаловаться? Вот так прямо и именно об этом я и спросил. Фархат-бей вздохнул и ответил мне с улыбкой, приглаживая заметно поседевшие, но постриженные по последней моде волосы.

— Эх, брат, человеку всегда чего-то не хватает. Кажется, есть все, а все-таки хочется иметь больше. А нашему брату сейчас нигде дороги не дают. Даже здесь, в мечети, бедняки так и давят со всех сторон. Того и гляди ноги оттопчут. Черт его знает, что творится! Как думаешь, может, лучше заплатить, пусть за меня прочитают молитву?

Он попросил меня подождать, а сам, чуть отойдя в сторону, на одном дыхании скороговоркой пробормотал коротенькую молитву. У выхода он сунул в руки служителю бумажку в 25 кыршей, надел туфли и широким жестом показал на свой шикарный автомобиль.

— Поедем! Посидим где-нибудь в центре, в хорошей кофейне.

Я стал отказываться, выискивая предлоги. Но Фархат-бей не оставлял меня в покое до тех пор, пока не взял с меня слова, что сегодня же вечером я обязательно зайду к нему домой. На прощание он вручил мне свою визитную карточку.

Слово надо было держать. И вечером я отправился к Фархат-бею. Фешенебельный квартал Гарден-сити на берегу Нила. Роскошный дом. Из-за дверей квартиры доносились звуки джаза, возбужденные голоса, смех. Я еще раз посмотрел визитную карточку. Нет, все правильно, указан именно этот номер квартиры. Может, я попал не в тот дом? Не мог же Фархат-бей пригласить меня на танцы? Но на дверях квартиры я разглядел табличку с именем Фархат-бея. Это окончательно рассеяло мои сомнения. Что ж, не поворачивать же назад. Я позвонил. Мне открыл сам Фархат. И глазам моим предстало зрелище, которое я никак не ожидал увидеть в каирском доме. В большом зале при дрожащем свете в беспорядке расставленных свечей тряслись, дергались, извивались, подпрыгивали, приседали, раскачивались, вихляли бедрами, закидывали головы, размахивали руками, топали и шаркали под дикое завывание джаза юноши и девушки, будто соревнуясь в достижении высшей степени безумия при исполнении ритуального танца. Время от времени молодые люди подбрасывали в воздух своих партнерш, потом, поймав за руки, протаскивали между ног, отбрасывали на длину вытянутой руки, снова тянули к себе, опрокидывали вниз головой, придерживая за бесстыдно оголяющиеся бедра. Все это проделывалось со скучающим видом, без всякого энтузиазма и вдохновения. Они двигали ногами, руками, головой, даже вихляли бедрами безо всякой страсти, с какой-то болезненной нервозностью, будто какая-то сила заставляла их исполнять эту пляску святого Витта. И смех их был каким-то неестественным, нервным, вымученным. Оказавшись так неожиданно в этом вертепе, я буквально остолбенел и долгое время стоял как вкопанный, не в силах сделать и шага. Что-то подобное я видел разве только в ночных кабаре и погребках Парижа. Теперь, очевидно, мода безумных танцев дошла и до Каира.

Фархат, заметив мою растерянность, виновато улыбнулся и, разведя руками, стал оправдываться:

— Ты уж извини меня! Сам не ожидал, что так получится. Видишь ли, у сына сегодня день рождения… Я, честно говоря, забыл про это. Ну, а он организовал, как это они говорят, маленький party… — Фархат произнес это слово на английский манер, нараспев. — Пригласил своих друзей, подруг… Да ты не стесняйся, проходи! Что с них взять? Пусть побесятся… На то она и молодежь!..

Я попытался было извиниться и уйти, пообещав заглянуть как-нибудь в другой раз. Но Фархат деликатно и в то же время настойчиво потянул меня к себе в кабинет. Провожаемые равнодушно-скучающими взглядами танцующих, случайными прикосновениями женской груди и бесцеремонными толчками бедер, мы прошли через зал и столовую в кабинет хозяина. Под ногами я ощутил упругость дорогого персидского ковра. На стенах висели старые картины европейских мастеров; хрустальные люстры, вычурные подсвечники, стильная мебель — все говорило о богатстве и преуспеянии хозяина. Фархат усадил меня в мягкое кресло и подкатил столик на колесиках, уставленный заграничными напитками. Он предложил мне на выбор шотландское виски, английский джин, французский коньяк, итальянское вино. Я категорически отказался. Фархат стал меня убеждать, что в такой прохладный вечер обязательно нужно выпить спиртного, чтобы согреться.

— Если ты отказываешься по идейным соображениям, то можешь выпить польской водки. Это как-никак социалистический продукт! — пошутил Фархат.

— Все равно не могу! И не по идейным, а, скорее, по религиозным соображениям, — в том же шутливом тоне ответил я. — Дело в том, что я направляюсь к гробнице султана Ханафи.

И я как бы к слову рассказал Фархату о событиях, происшедших в деревне, об аресте крестьян и о той неблаговидной роли, которую сыграл во всей этой истории его брат Ризк.

Фархат изобразил изумление на своем лице, потом стал осуждать поведение брата, противоречащее, как не без ехидства заметил он, «социалистическим принципам», которых должен придерживаться Ризк, занимая пост руководителя Арабского социалистического союза в деревне. Фархат убеждал меня в том, что лично пытался повлиять на брата, удержать от дурных поступков, но все старания оказались тщетными. При этом более чем прозрачно намекнул, что в настоящее время всякое вмешательство с его стороны оказалось бы бесполезным и безрезультатным.

Я сидел как на иголках. Мне было противно слушать его лицемерные речи, я задыхался в этой атмосфере кричащего богатства и пляшущего безумия. Еще раз поблагодарив хозяина за оказанное гостеприимство, я поднялся и решительно направился к выходу, сопровождаемый хозяином, который не переставал извиняться за беспокойство, причиненное слишком шумными танцами.