Абд ар-Рахман аш-Шаркави - Феллах

— Напрасно ты так волнуешься, Абдель-Азим. Чего ты хочешь? Другие времена — другие нравы…

— Нравы, говоришь? Ничего себе нравы! Вздумалось дуре раздеться — она и рада стараться. Ей наплевать на все. Люди спешат, у них срочные дела. А она что? Мешает им, отрывает от дел. Они останавливаются, конечно, пялят на нее глаза. Положим, зрелого мужчину на мякине не проведешь. Ну а юнцам каково? Как тут не бояться за Фатхи? Да, ничего не скажешь: другие времена! Сама она и не додумалась бы так вырядиться. Увидела в кино — и собезьянничала. Куда дальше? Платье — выше колен, вихляет бедрами… А про взгляды и говорить нечего — все попятно. А откуда это, я тебя спрашиваю? Да все с твоего любимого Запада…

«Вот так Абдель-Азим! Красноречивый что твой Цицерон! — подумал я. — Раньше, бывало, слова не вытянешь. А теперь вон каким оратором заделался! И откуда у него столько прыти?»

Но вслух я этого не сказал, решил промолчать, а то еще чего доброго обидится.

Так как мы изрядно устали, я предложил ему зайти в кофейню и за чашкой кофе спокойно поговорить.

— Нет у меня времени рассиживать в кофейнях, — отрезал Абдель-Азим. — Я сюда не за этим приехал. Мы с тобой встретились. Слава аллаху, ты, я вижу, жив и здоров. А мне сына еще повидать надо. И в час дня у меня встреча с самим министром по делам аграрной реформы… У меня к нему важный вопрос. Видишь ли, тот человек, что занимается у нас в деревне реформой, похоже, что-то крутит. Время идет, а он все водит нас за нос. В этом деле нужно разобраться. Если меня не допустят к министру — поговорю с кем-нибудь из его заместителей, по своего добьюсь…

Было уже около двенадцати, и я попытался убедить Абдель-Азима, что он не опоздает в министерство, если мы посидим в кофейне полчаса. Я пообещал даже подвезти его к министру на такси.

— На такси? Этого еще не хватало! Нет уж, доберусь как-нибудь и на своих двоих. Говорят, ходить пешком полезно. Слышал об этом? Ты только покажи мне дорогу — и делу конец. Ну а если тебе уж очень хочется мне помочь, так проводи меня, по крайней мере не заплутаюсь. В здание не входи. Там я и сам разберусь. Как-никак, а это министерство по нашим делам, по крестьянским. Так сказать, дом родной. Вот я и хочу рассказать там все по порядку о наших печалях и заботах. Тебя это, конечно, мало интересует… У нас свои дела, у вас свои. Вы — бумажные души, вам только книги подавай: вы их читаете, вы о них спорите, вы их пишите… А в них, как и в ваших речах, ничего, кроме пустых слов… Вы языки чешете, а у нас руки чешутся. В этом-то, брат, и вся разница между нами…

И, довольный своей шуткой, он снова громко рассмеялся.

«А сам-то ты, мой дорогой, тоже стал длинные речи произносить, — подумал я про себя. — Ругаешь интеллигенцию, смеешься над городскими, а ведь без них в деревне тоже не обойтись. А впрочем, ты и сам это понимаешь. Может, даже лучше, чем я предполагаю. Иначе бы ты не приехал сюда искать правду. Нет, братец, выходит, просвещение — дело нужное. Без него далеко не уедешь…»

— Значит, ты предлагаешь уничтожить все книги? Или, может быть, проще наложить запрет на чтение… И дело с концом…

— Ничего я не предлагаю!.. Я только хочу сказать, что по книгам не узнаешь жизни. Ну где ты вычитаешь про то, что происходит сейчас у нас в деревне? Нигде. Да, я тоже люблю читать. Но книги — одно, а жизнь — совсем другое.

И Абдель-Азим с глубокомысленным видом принялся рассматривать проходящих мужчин и женщин. Завидев яркую блондинку в мини-юбке со стройными ножками, он даже прищелкнул языком:

— Ах, какая леди — просто загляденье! Посмотришь на нее — работать не захочешь. Нет, к нам в деревню таких пускать нельзя. Никак нельзя!

Зазевавшись, Абдель-Азим не заметил, как преградил путь в кофейню донельзя накрашенной и расфуфыренной женщине средних лет. Она бесцеремонно отодвинула его в сторону, скорчив недовольную гримасу.

— Пожалуйста, пожалуйста, ханум! — смиренно посторонившись, с ехидной улыбкой произнес Абдель-Азим. — Мне, бедному феллаху, нечего вертеться под ногами у господ, тем более занимать их места в кофейне. Я ведь в Каире, а не у себя в деревне.

Замешкавшись у дверей кофейни, я невольно уловил разговор двух мужчин, которые, очевидно, следовали за этой женщиной, но, потеряв ее из виду, остановились передо мной.

— Не расстраивайтесь, эфенди! — вкрадчивым голосом произнес один из них. — Ее можно здесь встретить каждую субботу с одиннадцати до двенадцати. Потом она удаляется на пару часиков и возвращается опять. Вы думаете, рандеву устраивается только по вечерам? Нет, теперь другие времена. Нынче женщины совмещают рандеву с работой. Прилично и доходно, — хихикнул он.

— Ну, не все же работающие женщины этим занимаются! — возразил другой. — А гулён можно встретить и среди тех, которые не работают. Исключения есть везде…

— Вот именно! — вмешался вдруг в разговор Абдель-Азим. — Раз они исключения, значит, надо исключить их из нашей жизни. Вырвать как сорную траву. Недаром ведь говорят, что одна паршивая овца все стадо портит. Социалистическое общество должно заботиться о своей чистоте…

В ответ на тираду Абдель-Азима один из приятелей ухмыльнулся и, смерив его с головы до ног презрительным взглядом, вошел в кофейню. Другой же, чуть задержавшись, заметил явно с издевкой:

— Да ты, я вижу, приятель, сознательный член социалистического общества! Небось из бывших батраков, а теперь кооперативщик? Приятная встреча! Добро пожаловать, социалистический феллах! Здесь мы с тобой еще не встречались, и да избавит нас аллах от такой встречи!

И, поправив дорогой французский галстук под белоснежным нейлоновым воротничком, с высокомерным видом прошествовал в кофейню, распространяя терпкий запах заграничного одеколона.

— Вот скотина! — взорвался Абдель-Азим. — Типичный реакционер! Ну обожди, тебе это даром не пройдет! Рано или поздно мы с тобой рассчитаемся! Нет, ты слышал, что он сказал? «Да избавит нас аллах от такой встречи!» Это от какой же встречи? С социализмом? А может, мы сами поспешим от тебя избавиться?

— Да тише ты! Чего разошелся? — попытался я его утихомирить. — Знаешь, на кого ты замахнулся? Это же председатель административного совета, секретарь Арабского социалистического союза департамента!

Абдель-Азим горько усмехнулся, потом, вдруг сделавшись серьезным, задумался о чем-то своем. Он плотно сжал губы, глаза его затуманились, и взор устремился вдаль. Он словно смотрел сквозь прохожих, не останавливая взгляда даже на самых крикливых модницах.

В это время из кофейни вышел мой старый знакомый. Он поздоровался со мной, а затем и с Абдель-Азимом. Но братец даже не ответил ему. Как человек благовоспитанный, мой знакомый попытался вовлечь Абдель-Азима в беседу. Он перевел разговор на тему, которая могла бы заинтересовать моего брата, задал несколько вопросов о положении в деревне, о жизни крестьян. Чувствовалось, что он был настроен самым благожелательным образом и, стараясь завоевать расположение Абдель-Азима, может быть, даже больше допустимого заискивал перед ним. Абдель-Азим стоял все с тем же безучастным видом, никак не реагируя на общий разговор. Он по-прежнему рассеянно смотрел куда-то вдаль, и только изредка в его глазах вспыхивали огоньки. Он был явно чем-то озабочен.