Абд ар-Рахман аш-Шаркави - Феллах

В доме шейха было мрачно и сыро, как в склепе. В углу комнаты еле теплился светильник. Перед ним неподвижно на корточках сидел шейх Талба и, уставившись в одну точку, беззвучно шевелил губами. На скрип двери он даже не повернул головы.

Хиляль с минуту стоял молча, не отрывая глаз от старого шейха.

— Ну как, Хиляль, — произнес вдруг шейх Талба, — нравится тебе моя жизнь? Вот видишь, сижу здесь один, даже словом не с кем перемолвиться. Так и сплю на корточках — в холодную постель и ложиться нет охоты. Совсем окоченел… И откуда только такой холодище?! Не верится, что на улице весна. Дожил, на старости лет сиди и помирай один с холода и с голода…

— Ну, зачем так говорить, отец? — раздался из-за перегородки голос Тафиды. — Можно подумать, что тебя и в самом деле все бросили. Разве я не навещаю тебя каждый день и утром, и вечером?

— Иногда, конечно, заглядываешь и даже подбрасываешь мне объедки со стола Салема. А ночью — хоть замерзай, хоть помирай — никому дела нет.

— Я виновата, не протопила вечером печь, но ведь вчера было так тепло. Да и лето уж на носу. Пшеница в поле начала колоситься. А что такое холод, я тоже знаю очень хорошо. Мы с тобой вместе мерзли. Конечно, сейчас в комнате сыровато. А старикам, отец, всегда холодно. Видно, и ты состарился — вот и мерзнешь!

Шейх рассердился, стал кричать на Тафиду. Он так разбушевался, что Хиляль не знал, как к нему подступиться. Прежде чем заговорить о своем деле, Хиляль осторожно взял его за руку и попытался успокоить. Как бы мимоходом спросил, не виделся ли шейх с Инсаф. Шейх ничего не ответил, только показал Хилялю рукой на дверь, давая ему понять, что об этом лучше поговорить на улице. Они вышли, и тотчас их ослепил солнечный свет. По улице по своим делам сновали крестьяне. Слышалось блеяние овец, мычание коров, надрывно кричали ослы. Начинался обычный трудовой день.

Они шли быстрым шагом, будто и у них было какое-то спешное дело. Ничего не говоря друг другу, свернули в узкий переулок и, дойдя до дома цирюльника, остановились. Выяснилось, что их желания совпадают: каждому в этот день хотелось выглядеть помоложе. Первым в дом цирюльника вошел Хиляль, за ним — шейх.

Цирюльник, впустив в дом ранних посетителей, пристально осмотрел каждого из них. Хиляля трудно было узнать. Он осунулся, похудел. Глаза покраснели, веки воспалились — наверняка у него бессонница. В черной густой бороде явно прибавилось седины. Таким цирюльник видел Хиляля впервые за многие годы их знакомства. Шейх заметно сдал после свадьбы дочери, но старался держаться молодцом. То и дело он бросал испытующие взгляды на своего спутника.

Поприветствовав гостей, цирюльник хлопнул в ладоши, усадил Хиляля в кресло и дружелюбно произнес:

— Милости просим… Добро пожаловать, уста Хиляль! Что это ты отрастил такую бороду и исхудал, ну совсем как Меджнун [19] Меджнун (араб.) — дословно сумасшедший, безумный; имя героя восточной легенды, который сошел с ума от любви к Лейле. ? Давай-ка, брат, я приведу тебя в божеский вид — подстригу, побрею. Выйдешь от меня жених женихом…

Шейх Талба хмыкнул. Хиляль вспыхнул.

— Нет чтобы защитить человека от нападок! Вот и положись на такого шейха! Будь у тебя столько забот, сколько у меня, — обратился он к цирюльнику, — ты бы тоже похудел, а может, и сошел бы с ума. Но я к тебе пришел не затем, чтобы душу изливать, а чтоб бороду сбрить, так что принимайся за дело и не болтай лишнего.

Цирюльник улыбнулся и, подойдя к стене, где на крючке висел обрывок видавшего виды ремня, усердно начал править бритву. Потом, густо намылив Хилялю подбородок, принялся за бритье. Но работать молча он не привык и вскоре снова стал приставать к Хилялю:

— Ну, как невеста? Как выборы? Небось, день и ночь в правлении кооператива пропадает? Да, трудно тебе приходится! Мужчина ты видный — хоть куда, а дела твои неважные. Но ничего, крепись! Что так редко заглядываешь ко мне? Зашел бы когда, рассказал бы, что нового. Ведь таких посетителей, как ты, в нашей деревне, раз-два и обчелся. Поэтому я всегда рад тебя видеть с бородой и без бороды…

Хиляль крепился, не обращая внимания на болтовню словоохотливого цирюльника. Впрочем, его раздражали не столько слова брадобрея, сколько молчание сидевшего сзади него шейха.

— Ну, отчего ты молчишь? — взорвался он наконец. — Скажи, что тебе ответила Умм Салем?

— Я вижу, тебе не терпится, — отозвался шейх. — Но зачем горячиться? Ты успокойся и постарайся меня понять. Мне ведь недолго осталось жить… Еще несколько лет, а там придет пора и червей кормить. После того как Тафида вышла замуж, дом мой совсем опустел. Неуютно стало и холодно. Вот я и думаю, не предложить ли Тафиде и Салему поселиться со мной. Пусть перебираются ко мне… А с ними и Умм Салем. Ну, зачем мне одному мучиться, заживо хоронить себя в склепе? Хочется хоть перед смертью пожить, как все люди. Чтобы и в моем доме было тепло и уютно. А как это сделать? Без Умм Салем мне никак не обойтись.

— Вот тебе на! — воскликнул цирюльник, его рука с бритвой замерла на щеке Хиляля. — Значит, пошел сватом, а вернулся женихом?! Ну и дела!..

— Как ты сказал? Я что-то не понял… Ну-ка повтори!.. — повернувшись к шейху, произнес Хиляль.

— Видишь ли, брат мой, — осторожно начал шейх, — аллах не всегда распоряжается так, как хочется человеку. Например, на Умм Салем рассчитывал жениться ты, а женюсь на ней, ну, хотя бы я.

Хиляль, оттолкнув цирюльника, вскочил со стула и, как был с намыленной бородой, дрожа от негодования, двинулся на шейха.

— Это как же называется, почтенный шейх? По-твоему, это честно из-под носа уводить невесту? И тебе не стыдно брать такой грех на душу перед смертью? Да знаешь, что тебе за это будет?

— Да что ты, Хиляль, — испуганно попятился от него шейх. — Сядь, успокойся!

Хиляль, обхватив голову руками, метался по комнате и бормотал:

— Как же так? Как же так?.. — Потом опять набросился на шейха: — Да как тебе только в голову взбрело такое, жениться! Разве Инсаф захочет за тебя пойти? Ведь тебе, шейх, по меньшей мере восемьдесят, а то и все девяносто! Ты же родился еще при жизни Араби-паши!..

— Да ты что? Совсем рехнулся? — возмутился вдруг шейх Талба. — Что ты мелешь? При чем тут Араби-паша? Я понимаю — ты нарочно наговариваешь на меня, чтобы оклеветать меня в глазах Умм Салем. Если хочешь знать, я родился в девятисотом, а сейчас шестьдесят пятый, и выходит, что мне всего лишь шестьдесят пять, понял? А для мужчины шестьдесят пять — разве это старость? Да я по сравнению с тобой юноша! Приведись мне с тобой бороться, так я положу тебя на обе лопатки!

— Ну и ну! — воскликнул цирюльник. — Оказывается, наш шейх еще в бойцы годится. И кто бы мог подумать!..